Российская государственность в феврале 1917 года пала жертвой нескольких разрушительных потоков, которые сойдутся в двух точках — на улицах столицы и в Ставке. Все эти потоки носили форму мало скрываемых заговоров, которые вынашивались в думских, аристократических, земгоровских и социалистических кругах и уже в полной мере затронули армейскую верхушку.
Первым залпом революции стали выступления Милюкова и ряда других депутатов на открытии сессии Думы 1 ноября 1916 года, где они обвинили руководство страны в измене, воровстве и попытках заключить сепаратный мирный договор с врагом за спиной народа, Милюков каждый свой тезис перемежал вопросом:
— Что это, глупость или измена?
На что трибуны Прогрессивного блока, левых партий и забитая публикой галерка дружно кричали в ответ:
— Измена!
Спусковой механизм революции был приведен в действие. «Он поднял революционный дух страны и, без сомнения, был могучим фактором приближения первой революции»
[16], — писал о Милюкове американский посол в Петрограде Фрэнсис.
В столицах застучало бесчисленное количество печатных машинок земгоровских учреждений, министерств, редакций, штабов, размножая выступления. Резонанс был ошеломляющим: Милюков доказал, что императрица и премьер Борис Владимирович Штюрмер предают Россию императору Вильгельму. «В самом деле, могла ли образованная, читающая газеты публика подвергать сомнению обвинения, высказанные с трибуны Думы наиболее интеллектуальным и до сих пор наиболее умеренным лидером оппозиции? Если уж Милюков сподобился выдвинуть обвинение в измене против премьера, все были уверены, что он располагает надежной информацией из источника, не подлежащего сомнению»
[17], — подмечал историк, оксфордский профессор Георгий Михайлович Катков. Но такой информации не могло быть.
«Прогерманская партия» существовала только в воспаленном сознании оппозиции. Распутин — ловкий и бывалый сибирский мужик, который умел блестяще играть на человеческих слабостях и религиозно-мистических струнах, — безусловно, пользовался доверием и симпатией Александры Федоровны, в чем едва ли не главную роль сыграла гемофилия наследника, которую Распутин, по ряду свидетельств, мог лечить. В годы войны его имя как символ аморальности власти все активнее поднималось на щит оппозицией. Да и сам «старец» давал для этого основания. Распутин оказался подлинным проклятьем Романовых. Николай весьма скептически относился к советам Друга и к его святости, уважая, однако, чувства жены.
Императрица — немка?! Но по самоощущению, родному языку, кембриджскому образованию внучка самой великой английской королевы — Виктории — никогда не была немкой, она была скорее англичанкой, говорила по-русски или по-английски (реже по-французски), переписку с мужем вела на английском. Женщина деятельная, она была одним из крупнейших организаторов санитарного дела в России. Только в Царском Селе императрица организовала 10 госпиталей, число которых затем возросло до семидесяти. В лазарет превратится и Зимний дворец в Петербурге. Императрица Александра Федоровна не была предательницей. Но темы измены императрицы, правительства и засилья распутинщины не просто доминировали, они стали едва ли не единственными обсуждаемыми в столицах и, достигая чудовищных размеров, стали важнейшим инструментом разрушения династии.
Для правых монархистов, включая членов царской семьи, все зло мироздания воплотилось в именах императрицы и «сибирского варнака». В ночь с 16 на 17 декабря князь Феликс Феликсович Юсупов, великий князь Дмитрий и черносотенец Владимир Митрофанович Пуришкевич исполнили приговор знати Распутину. Но это не остановило слухи по поводу «темных сил».
Вокруг трона вовсю плелись заговоры, имевшие целью «спасение монархии от монарха». Генералу Александру Сергеевичу Лукомскому было известно, что «группой общественных деятелей предполагается в марте-апреле 1917 г. дворцовый переворот. Было якобы два предложения. Одни считали достаточным добиться удаления из России Императрицы Александры Федоровны и настоять перед Государем на установлении широкой конституции: другие считали необходимым добиться отречения от престола Государя в пользу Наследника с назначением регентом Великого князя Михаила Александровича». Керенский, которого как-то упрекнули в том, что он был одним из руководителей революционного движения и этим сыграл в руку немцев, будто бы ответил: «Революцию сделали не мы, а генералы. Мы же только постарались ее направить в должное русло»
[18].
В центре одного из заговоров, готовивших отречение Николая в пользу наследника Алексея при регентстве брата царя Михаила, был Гучков, опиравшийся на близкие ему армейские круги. Гучков пожалуется генералу Петру Александровичу Половцову: «Революция, к сожалению, произошла на две недели слишком рано. Существовал заговор. Предполагалось уговорить Царя поочередно приводить гвардейские кавалерийские полки в столицу на отдых и для поддержания порядка, а затем выманить Царя из Ставки и при помощи кавалергардов, совершить дворцовый переворот, добившись отречения в пользу цесаревича и регентства. Все это должно было произойти в середине марта»
[19]. Но, пожалуй, Гучков преуменьшил свои личные заслуги, как и все другие, кто был причастен к Февралю.
Предложенный именно этой группой план свержения Николая II — задержание императорского поезда на дальней станции и принуждение к отречению под воздействием авторитета армии или угрозы силой — технически и будет претворен в жизнь. Гучков вел активную переписку с руководителем штаба Ставки генералом Михаилом Васильевичем Алексеевым, который представит царю самый убедительный аргумент в пользу отречения — позицию армейской верхушки. Чего заговорщики не учитывали, так это своей неспособности контролировать раскрепощенный народ на улице, куда его звали.
О заговорах и нарастании революционных тенденций было известно спецслужбам. Почему же они не смогли предотвратить революции? Потому, что они создавались для борьбы с революционным движением снизу, со стороны пролетарских, разночинных масс и их политических партий. А удар по государственности наносился из тех сфер, куда офицерам спецслужб вход был заказан.
Февральское восстание в Петрограде было порождено антиправительственной пропагандой, паническими настроениями и подкреплено бунтом запасных батальонов. Легитимацию перевороту дала Дума.
На протяжении трех первых недель февраля было исключительно холодно, в Петрограде средняя температура приближалась к тридцати ниже нуля. Снег засыпал железнодорожные пути, по всей стране простаивали десятки тысяч вагонов с продовольствием и топливом. Продуктов питания в столице еще вполне хватало, но кончались топливные запасы, из-за чего стали закрываться хлебопекарни и даже крупные предприятия. К началу 20-х чисел поползли слухи о введении нормирования отпуска хлеба. Люди в панике бросились к булочным, где образовались очереди, стоявшие ночь напролет на лютом морозе.
