Товарные поставки тоже не демонстрировали большой положительной динамики. Даже заказанная и оплаченная продукция в Россию поступала тончайшим ручейком. На март-май Великобритания выделила пароходы грузоподъемностью в 43 тыс. т вместо обещанных 122. Позднее предоставление британских судов для перевозки заказанных Россией в США грузов вообще прекратилось, хотя только в американских портах скопилось 200 тысяч тонн различных грузов, предназначенных для нашей страны.
Но и поставленные в Россию товары далеко не всегда достигали конечного адресата. Во Владивостоке и Архангельске иностранцы все чаще натыкались на горы неразгруженных и не вывезенных товаров, что было неудивительно с учетом перманентных забастовок портовых рабочих и паралича транспорта. К началу лета, отмечал Деникин, «ввоз военного материала через Архангельск, Мурманск и, в незначительной степени, через Владивосток несколько оживился; но, в силу трудных естественных условий морских путей и малой паровозоспособности сибирской магистрали и мурманской дороги, не получил надлежащего развития, достигая всего лишь 16 % общей военной потребности»
[653].
Аграрную политику новой власти тоже трудно назвать осмысленной. В декларации и целях правительства от 2 марта земельный вопрос вообще не был упомянут. 4 марта Исполком Петросовета предложил проект создания Общегосударственного продовольственного комитета, который затем был почти буквально претворен в жизнь постановлением Временного правительства от 9 марта. Комитет, в который были делегированы представители из Петросовета, Всероссийского крестьянского союза, предпринимательских организаций, возглавил министр земледелия. Сельскохозяйственная политика распадалась на два направления: продовольственное обеспечение и земельная реформа.
Продовольственное снабжение — по сравнению с «голодным» февралем — разладилось сразу. «Петроградский Листок» писал: «24 марта хлеб будет выдаваться исключительно по карточкам. Этот первый шаг карточного распределения, к сожалению, совпал с моментом наибольшего оскудения запасов муки… Обыватель сейчас мечется в поисках обуви, готов платить за нее сколько угодно, но не находит того, что ему нужно…»
[654]. То же в Москве: «Несмотря на увеличившийся подвоз муки в Москву, хвосты у булочных и мучных увеличиваются с каждым днем, причем больше половины ожидающих в очереди уходит без хлеба. Стояние в хвостах и дежурство у булочных уже начинается с 3–4 часов утра»
[655].
Вопреки отчаянному сопротивлению торгово-промышленных кругов, 25 марта вышел закон «О передаче хлеба в распоряжение государства»: «Все количество хлеба, продовольственного и кормового, урожая прошлых лет, 1916 года и будущего урожая 1917 года за вычетом запаса, необходимого для продовольствия и хозяйственных нужд владельца, поступает со времени взятия хлеба на учет в распоряжение государства и может быть отчуждаемо лишь при посредстве государственных продовольственных органов… Государство обязуется оплатить весь отчуждаемый хлеб. Порядок оплаты хлеба определяется особой инструкцией. Доставка хлеба на станцию или пристань обязательна для владельца… Для сдачи хлеба владелец обязан хранить его за свой риск и страх и нести за сохранность хлеба гражданскую, а в надлежащих случаях — уголовную ответственность. У лиц, отказывающихся от добровольной сдачи хлеба, реквизиции производятся на основании особой инструкции»
[656].
В губерниях, уездах, городах и волостях создавались собственные продовольственные комитеты, руководившие общим продовольственным делом и снабжением населения. Губернские комитеты получили полномочия устанавливать порядок сдачи хлеба, реквизировать продукцию, устанавливать продажные цены.
Правительство фактически установило государственную монополию на торговлю хлебом, не только предписав крестьянам сдавать зерно по твердым ценам, но и введя карточную систему на все основные продукты питания. Таким образом, частная торговля хлебом де-факто окончательно ликвидировалась.
Состоявшийся в апреле Чрезвычайный съезд представителей биржевой торговли и сельского хозяйства протестовал. Делегаты съезда готовы были смириться с твердыми ценами, но не с госмонополией, исключавшей рыночные механизмы и торговый аппарат, что обрекало страну на товарный голод. В апреле столица получила только треть от потребного объема продовольствия: крестьяне хлеб придерживали, на железных дорогах участились грабежи составов с продуктами.
«Новое время» писало 14 мая: «Все рецепты, осуществления которых добивались г. г. Шингарев и Гозман, осуществлены. Созданы продовольственные комитеты, введена хлебная монополия и карточная система, запрещены всякие частные сделки на хлеб, уничтожена одним взмахом пера вся частная торговля хлебом. На бумаге выходило все удивительно стройно. А на деле?… В стране трехлетние запасы продовольствия, не вывезенные за границу, а хлеба нет и нет. Причина же этого безобразия заключается в том, что наши продовольственных дел мастера захотели заменить частную инициативу продовольственным чиновником»
[657].
Крестьянство откликнулось на попытку отобрать у него зерно по фиксированной цене отказом от поставок, тем более что промышленность перестала производить нужные им товары. Так, в 1915 году в Сибири было произведено 204,2 млн пудов хлеба, доставлено по железной дороге в европейскую часть страны 80 млн. В 1917 году вырастили 416,4 млн пудов, а доставили только 39,5 млн
[658].
Правительство вроде бы пошло навстречу производителям. Циркуляр Министерства продовольствия от 27 июля предлагал губернским продовольственным комитетам привлечь к заготовке хлеба частные предприятия. Однако до его реализации дело не дошло, хлеботорговые объединения вытеснялись на обочину
[659]. «Впечатления от еды теперь главные, — замечал Розанов. — И я заметил, что, к позору, и господа, и прислуга это равно замечают. И уже не стыдится бедный человек, и уже не стыдится горький человек»
[660].
Под аграрной реформой в соответствии с установками либералов и социалистов понималась исключительно конфискация помещичьей земли, чего добивалось и крестьянство, которое повсеместно восприняло революцию прежде всего как начало реализации мечты о «черном переделе», ожидая только сигнала сверху на захват. Правительство вообще никаких сигналов не посылало, поэтому поначалу крестьянские беспорядки не приобрели массового и ожесточенного характера: прибирали к рукам земли крестьян-единоличников, разоряли уединенные усадьбы, растаскивали зерно. 15 марта в связи с началом аграрных волнений Московское общество сельского хозяйства обратилось к Временному правительству с настоятельным требованием «успокоить крестьянство», дав сигнал о начале решения вопроса о земле сверху, пока его не начали решать снизу.
