Писатель Наживин, человек весьма левых взглядов, и тот замечал: «Я знаю, что часто капиталист, промышленник берет за свой труд чересчур дорого, что в этой области много злоупотреблений, но, глядя на «деятельность» «революционной демократии», этой страшной по своей бездарности и невежеству саранчи, в непомерном количестве примазавшейся к торговле и промышленности и все пожравшей, все разрушившей, все, как мухи, «засидевшей», я убедился, что нарушение сложного и необычайно нежного аппарата производства и обмена вызывает страшные бедствия: я понял, что нужна эта погоня человека за богатством, нужна эта свободная борьба эгоизмов, воль, страстей, этот самый могущественный фактор усовершенствования жизни, величайший стимул для возбуждения общественной деятельности и инициативы. И понял, что биржуаз — это не дармоед, который только пьет кофий да катается на автомобиле, как старались нас уверить на митингах, а это общественный работник, организатор не за страх и за совесть народного хозяйства и что стыдиться ему решительно нечего»
[870].
Идеология революции и интеллигенция
Интеллигенция — понятие русское. Этим словом «обозначается тот тонкий культурный слой людей, который образовался поверх многомиллионной, еще очень темной массы народа. Нужно, впрочем, предупредить, что слову «интеллигент» придавался часто в политических дебатах и более узкий смысл, а именно этим словом обозначался «не служащий» на государственной службе человек с либеральным или революционным складом мыслей»
[871]. Именно интеллигенция в узком смысле — никогда не служившая с либеральными и революционными идеями — и стала российским правящим классом в феврале 1917 года. Ее представители составляли правительство, руководство Советом, возглавляли все без исключения политические партии, средства массовой информации.
Никто так не радовался Февралю, как интеллигенция.
Спрос на продукцию пишущей публики возрос многократно. Тиражи газет и скандальной литературы, политических памфлетов подскочили в разы. Мартов писал, что «множество издателей требуют брошюр, предлагают горы денег (спрос на литературу невероятный»; Маслов за одну брошюру в 1 лист получил 12 000 руб.; ибо она печаталась в миллион экземпляров!»
[872]
Аппетиты интеллигенции росли как на дрожжах. Наживину потребовался лектор, чтобы объяснить политику правительства в его деревне, и он обратился в университет Шанявского.
— Если вам нужны настоящие лекторы, то вы должны знать, что этот товар теперь дорогой…
— А примерно как?
— Проезд туда и обратно по первому классу, продовольствие на месте готовое, двадцать пять рублей суточных и двадцать пять рублей час митинга.
— Ого!
— А вы как думали? С благотворительностью раз и навсегда должно быть покончено… Дудки! Интеллигенция — это квалифицированные рабочие, и труд их должен оплачиваться соответственно…
От таких квалифицированных работников мне пришлось отказаться, тем более что я отлично знал основной их порок, интеллигентскую манеру выражать свои — или чужие — мысли в непонятной для темного народа форме»
[873].
Интеллигенция в подавляющей своей части была за перемены. Но не всегда за власть. Творческая интеллигенция быстро разбилась по партийно-политическим и многочисленным иным нишам.
Бенуа писал, что «шалуны-левые образовали за три дня что-то около двадцати или тридцати новых «обществ» с самыми несуразными наименованиями, и, таким образом, эти «представители обществ» проболтали — один сменяя других — все часы, что длилась говорильня, а болтали они приблизительно на те же темы и почти в тех же выражениях. К заправилам «левых» примостился и Мейерхольд, явившийся в отложных воротничках в стиле ампир (или в стиле Дантона)… Чудовищную чепуху несли также всякие Зданевичи, Маяковские и прочие архигении русского футуризма (каждому из них неистово аплодировала председательница Пуни-Богуславская), но особенно позабавили меня и значительную часть аудитории всевозможные, случайные, выползшие из подполья неудачники»
[874].
Дмитрий Сергеевич Мережковский и его супруга Гиппиус сразу очаровались Временным правительством Керенским, с которым были знакомы лично. «Интеллигенция силою вещей оказалась на ЭТОМ берегу, т. е. на правительственном, кроме нескольких: 1) фанатиков, 2) тщеславцев, 3) бессознательных, 4) природно-ограниченных, — писала Гиппиус в дневник в марте. — В данный момент и все эти разновидности уже не владеют толпой, а она ими владеет… Контакта с вооруженным митингом у нас, интеллигентов правительственной стороны, очень мало и через отдельных интеллигентов-выходцев, ибо они очень охраняют «тот берег»… Керенский — сейчас единственный ни на одном из «двух берегов», а там, где быть надлежит: с русской революцией. Единственный. Один. Но это страшно, что один…»
[875]
Идейным центром группы между большевиками и меньшевиками была ежедневная газета «Новая жизнь», основанная Максимом Горьким в апреле 1917 года. «Политическое направление «Новой жизни» было определенно интернационалистским и подчеркнутым отмежеванием от упрощений и демагогии, в которых редакция газеты обвиняла большевиков»
[876]. В ней публиковались Мартов, Суханов, историк Николай Александрович Рожков, большевики Леонид Борисович Красин и Николай Николаевич Крестинский.
«Роль и поведение Горького — совершенно фатальны. Да, этот милый, нежный готтентот, которому подарили бусы и цилиндр. И все это «эстетное» трио по «устройству революционных празднеств» (похорон?) весьма фатально: Горький, Бенуа и Шаляпин. И в то же время, через Тихоно-Сухановых, Горький опирается на самую слепую часть «митинга»…
Гржебин раскатывает на реквизированных автомобилях, занят по горло, помогает клеить новое, свободное «министерство искусств» (пролетарских, очевидно). Что за чепуха. И как это безобразно-уродливо, прежде всего. В pendant к уродливому копанию могил в центре города, на Дворцовой площади для «гражданского» там хоронения сборных трупов, держащихся в ожидании под видом «жертв революции»
[877].
