– Я отдала ему четыре бутылки «Бюллингера» и две бутылки отличного коньяка. С ним все улажено. Я думаю, проблема в мадам.
– Ты абсолютно права.
– Я не хочу создавать проблем, Дэвид.
– Я не думаю, что ты создаешь проблемы.
Молоденький официант принес лед, и Дэвид приготовил для себя и Мариты мартини. Официант поставил на стол фаршированные чесноком оливки и ушел на кухню.
– Пойду взгляну, как там Кэтрин, – сказала девушка. – И будь что будет.
Ее не было минут десять. Дэвид взял ее бокал и решил выпить, пока мартини не нагрелся. Он поднес бокал к губам, и когда его губы коснулись его кромки, ему стало приятно от мысли, что губы Мариты тоже касались бокала. Он ощутил это настолько явственно, что обманывать себя не было смысла. «Вот все, что тебе нужно, – подумал он. – Это то, чего тебе не хватает для полной гармонии. Люби их обеих. Да что же с тобой случилось за это лето? Кто ты теперь?» Он снова поднес бокал к губам, и его реакция была точно такой же. «Хорошо, – сказал он, – но помни хотя бы о работе. Ведь ты совсем забросил ее. Нужно пахать, не поднимая головы».
Вошла девушка, и стоило ему увидеть ее счастливое лицо, как он безошибочно понял, что чувствует к ней.
– Кэтрин одевается, – сказала девушка. – Самочувствие отличное. Все замечательно, правда?
– Да, – ответил Дэвид, понимая, что его любовь к Кэтрин не уменьшилась ни на йоту.
– А куда подевался мой мартини?
– Я его выпил. Потому что это был твой мартини.
– Правда, Дэвид?
Лицо девушки залилось счастливым румянцем.
– Сказать что-то большее я не способен, – сказал он. – Я сделал тебе еще.
Она отпила из бокала и легонько провела губами по его кромке, потом отдала бокал Дэвиду, и он сделал то же самое, прежде чем сделать глоток.
– Ты очень красива, – сказал он. – И я люблю тебя.
Глава пятнадцатая
Он услышал, как завелся «бугатти», и гул мотора показался ему грубым вторжением в тот мир, где он сейчас находился. Он отрешился от всего, с головой окунувшись в работу. Каждую строчку он проживал, преодолевая все трудности, которых прежде страшился, выстраивая образы тех людей, той страны, тех дней и ночей и погоды. Он работал без передышки и испытывал такую усталость, будто сам тащился всю ночь напролет по растрескавшейся вулканической почве пустыни, и когда солнце снова поймало их в свой плен, до серых высохших озер было еще идти и идти. Он чувствовал тяжесть двустволки, которую нес на плече, придерживая за ствол, и вкус гальки во рту. За высохшими озерами, сверкавшими под солнцем, виднелись голубоватые склоны гор. Он шел впереди, за ним тянулась длинная вереница носильщиков, и все они знали, что эту точку они должны были пройти еще три часа назад.
Конечно, это не он стоял там в то утро в залатанной вельветовой куртке, выгоревшей почти до белизны, с подмышками, сгнившими от пота, – эту куртку он потом снял и отдал своему слуге и брату из племени камба. Тот разделял с ним вину и знал, чего им будет стоить эта задержка. Чернокожий слуга посмотрел на куртку, вдохнул кислый уксусный запах, передернулся от отвращения и, взявшись за рукава, с ухмылкой закинул на плечо; и они снова брели по серой запекшейся земле, с ружьями на плечах, и снова за ними тянулся строй носильщиков.
Там был не он, но он был этим человеком, пока писал, и им будет каждый, кто в конце концов прочитает о том, что они увидели, достигнув склона горы, если они его, конечно, достигнут, но это уже его задача, чтобы они были на базе еще до полудня. И каждый, кто прочитает рассказ и узнает о том, как там все было, запомнит его навсегда.
«Все, что твой отец делал, он делал и для тебя, – подумал он, – и хорошее, и прекрасное, и плохое, и очень плохое, и вовсе ужасное, и хуже некуда, и еще хуже. Ужасно, что человек с таким талантом наслаждения и разрушения ушел из жизни подобным образом, – думал он». Воспоминания об отце, даже самые тяжелые, все равно были счастьем, и Дэвид знал, что отцу понравился бы его рассказ.
Приближался полдень, когда он вышел из комнаты и босиком по мощеной террасе вышел к главному входу гостиницы. В большом зале рабочие вешали зеркало на стену за стойкой бара. Месье Ороль вместе с племянником следили за их работой. Дэвид перебросился с ними парой слов и отправился на кухню, где хлопотала мадам.
– У мадам не найдется пива? – спросил он ее.
– Mais certainement, Monsieur Bourne
[37], – сказала она, доставая из холодильника холодную бутылку.
– Я буду пить из бутылки.
– Как месье пожелает. Леди, кажется, уехали в Ниццу. Месье хорошо поработал?
– Очень хорошо.
– Месье много работает и никогда не завтракает, – сказала мадам. – Это неправильно.
– У нас еще осталась икра?
– Конечно.
– Я бы съел пару ложек.
– У месье странный вкус, – сказала мадам. – Вчера вы запивали икру шампанским, сегодня – пивом.
– Сегодня я один, – сказал Дэвид. – Вы не знаете: мой велосипед еще в remise
[38]?
– Должен быть там.
Дэвид взял ложку икры и протянул банку мадам:
– Угощайтесь, мадам. Очень вкусная.
– Вряд ли я могу себе это позволить.
– Что за глупости, попробуйте. Вот тост. Налейте себе шампанского. Возьмите бутылку из ледника.
Мадам взяла ложку икры, положила ее на тост, оставшийся от завтрака, и налила в бокал розового вина.
– Великолепно, – сказала она. – А теперь давайте уберем банку.
– У вас закружилась голова? – спросил Дэвид. – Я, пожалуй, съем еще.
– Ах, месье. Вы не должны так шутить.
– Почему нет? Все уехали, мне больше не с кем шутить. Если эти юные красотки вернутся, передайте им, что я уехал купаться. Хорошо?
– Конечно. Маленькая девушка просто красавица. Но естественно, не такая красивая, как мадам.
– Да, она не уродина, – сказал Дэвид.
– Она – красавица, месье. Такая прелесть.
– На худой конец сойдет и она. Раз уж даже вы находите ее хорошенькой.
– Месье… – неодобрительно протянула мадам.
– А что там у нас за архитектурные новшества?
– Новое miroir в баре? Это прелестный дар нашей гостинице.
– Здесь все прелестно, – заметил Дэвид. – Сплошная прелесть и осетровая икра. Вы не могли бы попросить племянника проверить шины, пока я надену сандалии и найду свою кепку?
– Месье любит бродить босиком. Я тоже люблю.
