В половине одиннадцатого он был уже вдали от озер, на берегу реки, посреди огромной фиговой рощи, где они встали лагерем. Кора деревьев была зеленовато-желтой, ветви ломились под тяжестью плодов. Дикий инжир поедали бабуины, и вся земля под деревьями была усеяна их пометом и опавшими плодами. В воздухе висел запах гнили.
В окно подул ветер с моря, и Дэвид взглянул на часы. Половина одиннадцатого утра. Но там, где все было по-настоящему, наступил вечер, и он сидел не за столом, а на земле, прислонившись спиной к стволу дерева, со стаканом разбавленного виски в руке, и смотрел, как носильщики разделывают тушу антилопы, подстреленную им в первой же заросшей травой низине, что повстречалась им на пути к реке.
«Я оставляю их со спокойной душой: на ужин у них будет свежее мясо, – подумал Дэвид. – И как бы плохо им ни пришлось потом, сегодня вечером в лагере будет праздник».
Он собрал карандаши и тетради, сложил их в портфель, застегнул его и прошел по террасе, которая была в этот час, как обычно, сухой и теплой, во внутренний двор гостиницы.
За одним из столиков сидела Марита с книгой. Сегодня на ней были надеты полосатая рыбацкая блуза, теннисная юбка и сандалии. Заметив приближение Дэвида, она подняла голову, и он уже подумал, что сейчас она покраснеет, но девушка сумела взять себя в руки и сказала:
– Доброе утро, Дэвид. Хорошо поработал?
– Да, моя красавица.
Она встала и обменялась с ним коротким приветственным поцелуем.
– В таком случае я счастлива. Кэтрин уехала в Канны. Велела мне сходить с тобой на пляж.
– Она не захотела, чтобы ты поехала с ней?
– Нет, она попросила меня остаться. Сказала, что ты встал сегодня в жуткую рань и можешь заскучать, если мы обе уедем. Давай я закажу тебе завтрак? Нельзя же все время отказываться от завтрака.
Девушка сходила на кухню и принесла ему яичницу с ветчиной и горчицу двух сортов – английскую и соворскую.
– Трудно было сегодня? – спросила она.
– Нет. Писать всегда трудно и одновременно легко. Сегодня все шло отлично.
– Жаль, я не могу тебе помогать.
– Никто не может писать за меня.
– Но я могла бы помогать тебе как-то иначе. Как ты считаешь?
Он хотел сказать, что помочь ему невозможно, но вдруг передумал и сказал совсем другое:
– Ты уже помогаешь мне.
Он собрал кусочком хлеба остатки яичницы и горчицы и допил чай.
– Как тебе сегодня спалось? – спросил он.
– Очень хорошо. Надеюсь, тебя это не задевает?
– Нисколько. Это нормально.
– Может, хватит уже обмениваться любезностями? Мне казалось, мы оставили церемонии в прошлом.
– Хорошо, давай прекратим. В том числе и дурацкие разговоры вроде: «Большего я тебе позволить не могу».
– О’кей, – сказала она, вставая. – Если надумаешь идти купаться, я в своей комнате.
Он тоже поднялся.
– Останься, пожалуйста. Я больше не буду такой свиньей.
– Не надо ломать себя ради меня. Ох, Дэвид, как мы могли так увязнуть? Бедный Дэвид. Что с тобой делают женщины. – Она гладила его по голове и улыбалась. – Если ты хочешь купаться, я пойду соберу вещи.
– Хорошо. А я пока надену сандалии.
Они лежали на песке, в тени красно-бурой скалы, где Дэвид расстелил пляжные полотенца и купальные халаты.
– Сходи окунись, а потом я, – сказала девушка.
Мягким нежным движением он оторвался от нее; прошел, увязая в песке, по пляжу, нырнул в том месте, где вода была холоднее, и поплыл глубоко под водой. Всплыв на поверхность, он поплыл навстречу ветру, а потом обратно, туда, где его ждала девушка, стоя по пояс в воде. Ее черная голова была мокрой и гладкой, по загорелому телу стекали капли. Он крепко обнял ее, и они долго стояли, омываемые волнами. Потом они поцеловались, и девушка сказала:
– Ну вот океан все и смыл.
– Пора возвращаться.
– Давай обнимемся и нырнем один раз вместе.
Кэтрин еще не вернулась. Дэвид и Марита приняли душ и ждали ее в баре. Они пили мартини, глядя на свое отражение в зеркале. Они разглядывали друг друга очень внимательно, потом Дэвид ободряюще улыбнулся, и девушка покраснела.
– Я хочу, чтобы нас с тобой больше связывало, – сказала она. – То, о чем будем знать только мы с тобой. Тогда я буду меньше тебя ревновать.
– Я не стану бросать рядом два якоря, – сказал Дэвид. – Они могут так сцепиться, что потом не распутаешь.
– И все же я найду способ удержать тебя при себе.
– Милая практичная наследница.
– Мне бы хотелось сменить это имя.
– Имена входят в плоть и кровь.
– Вот поэтому я и хочу изменить свое. У тебя есть серьезные возражения?
– Нет… Хайя
[44].
– Повтори еще раз, пожалуйста.
– Хайя.
– Это хорошее имя?
– Очень хорошее. Это будет только наше имя. Никто другой не должен его знать.
– А что оно означает?
– Та, что краснеет. Скромная.
Он обнял ее и тесно прижал к себе, девушка положила голову ему на плечо.
– Поцелуй меня только один раз, – попросила она.
Кэтрин приехала возбужденная, растрепанная, ужасно довольная и веселая.
– Вижу, вы ходили купаться, – сказала она. – Оба выглядите неплохо, хотя еще не обсохли после душа. Позвольте мне рассмотреть вас.
– Это ты позволь рассмотреть тебя, – сказала девушка. – Что ты сделала с волосами?
– Это – cendre
[45], — сказала Кэтрин. – Нравится? Жан экспериментирует с новым цветным ополаскивателем.
– Красивый цвет, – признала девушка.
Волосы Кэтрин производили поразительное впечатление на фоне ее темного лица. Кэтрин схватила бокал Мариты и отпила из него, глядя на себя в зеркало.
– Ну как вы поплавали? Хорошо?
– Хорошо, – ответила девушка. – Правда, не так долго, как вчера.
– Хороший коктейль, Дэвид, – сказала Кэтрин. – Почему у тебя всегда такой вкусный мартини? Ни у кого так не получается.
– Я добавляю джин, – сказал Дэвид.
– Сделай мне тоже, пожалуйста.
– Сейчас он тебе ни к чему, чертенок. Мы идем обедать.
– А мне хочется. После ленча я пойду спать. Знал бы ты, как изматывает все это осветление и перекрашивание.
