– И как называется твой новый цвет? – спросил Дэвид.
– Он почти белый, – сказала она. – Он должен тебе нравиться. Поглядим еще, сколько он на мне продержится.
– Я вижу, что он белый. Мне интересно, что это за оттенок.
– Ну, это что-то вроде цвета мыльной пены. Ты помнишь этот цвет?
К вечеру настроение Кэтрин резко поменялось. Когда Дэвид с Маритой приехали с пляжа, она сидела в баре. Марита ушла к себе в комнату, а Дэвид присоединился к Кэтрин.
– А теперь что ты с собой сделала, чертенок?
– Просто смыла всю эту дрянь. От нее остаются серые пятна на подушке.
Она выглядела потрясающе. В обрамлении светлых, почти бесцветных, волос с серебряным отливом лицо казалось темнее, чем когда бы то ни было.
– Ты чертовски красива, – сказал Дэвид. – И все же мне больше нравился твой натуральный цвет.
– Теперь его уже не вернешь. Можно тебе кое-что сказать?
– Конечно.
– С завтрашнего дня я прекращаю пить, начинаю учить испанский, буду читать книги и перестану думать только о себе.
– Бог мой, – сказал Дэвид. – Сегодня великий день. А теперь позволь я что-нибудь выпью и схожу переоденусь.
– Я буду здесь, – сказала Кэтрин. – Надень темно-голубую рубашку, ладно? Такую же, как у меня, хорошо?
Дэвид не торопясь принял душ, переоделся, и к тому времени, когда он вернулся в бар, девушки уже были вместе. Они выглядели так живописно, что он в который раз пожалел, что не умеет рисовать.
– Я сказала наследнице, что открываю новую страницу в своей жизни, – сообщила ему Кэтрин. – Еще я сказала, что мне хочется, чтобы ты полюбил ее так же, как меня. А если она согласится, ты мог бы взять ее второй женой.
– Ну, если бы я официально принял мусульманство, в Африке нас могли бы зарегистрировать. Там разрешается иметь трех жен.
– Я думаю, было бы гораздо лучше, если бы мы могли стать официальной семьей, – сказала Кэтрин. – Тогда никто не посмел бы нас осуждать. Ты пошла бы за него, наследница?
– Да.
– Приятно это слышать. Все так просто, а я переживала.
– Ты в самом деле пошла бы за меня? – спросил Дэвид Мариту.
– Да. Сделай мне предложение.
Дэвид смотрел на нее. Она была очень серьезна и взволнованна. Он вспомнил ее лицо с закрытыми глазами и темную голову на белом полотенце, расстеленном на песке – там, на берегу, где они наконец осмелились заняться любовью.
– Я сделаю тебе предложение, – сказал он. – Но только не в этом проклятом баре.
– Это не проклятый бар, – сказала Кэтрин. – Это наш личный бар, мы даже купили сюда зеркало. Хорошо бы нам пожениться сегодня вечером.
– Не болтай чепухи, – сказал Дэвид.
– А я серьезно. Я действительно имела в виду то, что сказала.
– Может, выпьешь? – спросил Дэвид.
– Нет. Сначала я хочу высказаться. Посмотри на меня и выслушай.
Марита опустила глаза, а Дэвид смотрел на Кэтрин.
– Сегодня днем я все обдумала. Правда, Дэвид. Ведь я уже сказала тебе, Марита?
– Да, – подтвердила девушка.
Дэвид видел, что девушки уже все обсудили и достигли некоего понимания.
– Начнем с того, что я остаюсь твоей женой. Я хочу, чтобы Марита тоже стала твоей женой, а затем и вовсе унаследовала тебя.
– Почему она должна меня унаследовать?
– Есть такое понятие – завещание, – пояснила она. – А то, о чем говорю я, даже более важно, чем завещание.
– А ты что скажешь? – спросил Дэвид у Мариты.
– Если ты не против, то я согласна.
– Хорошо, – сказал Дэвид. – Ничего, если я выпью?
– Пожалуйста, – разрешила Кэтрин. – Как видишь, я не хочу оставить тебя ни с чем на тот случай, если у меня окончательно съедет крыша или я не смогу сделать выбор. Но и подавлять свои желания я больше не буду. Это я твердо решила. Она тебя любит, и ты тоже немножко любишь ее. Я это вижу. Лучше тебе не найти, и я не хочу, чтобы ты достался какой-нибудь шлюхе или страдал от одиночества.
– Что ты болтаешь? – сказал Дэвид. – Ты здорова как бык.
– Ну вот, поскольку теперь картина ясна, – сказала Кэтрин, – давайте обсудим детали.
Глава семнадцатая
В комнату било яркое солнце, наступил новый день. «Нужно идти работать, – сказал он себе. – Ты все равно бессилен что-либо изменить. Это во власти только одного человека, но она сама не знает, в чьей шкуре и в чьей постели она сегодня проснется. Твои чувства ничего не значат. Так что иди работай. В работе по крайней мере есть смысл. Ты не можешь никого переделать. Тут уже ничто не поможет. Ее не остановить».
Когда он начал работать над рассказом, солнце поднялось уже довольно высоко. Приступив к работе, он почти сразу забыл о девушках. Сейчас ему было важно понять, о чем думал отец в тот вечер, когда там, в горах, сидел под фиговым деревом, прислонившись спиной к зеленовато-желтому стволу, и потягивал из эмалированной кружки разбавленное виски.
Отец умел обращаться со злом. Он побеждал его с неизменной легкостью, не оставляя ему ни малейшего шанса, не позволяя обрести форму, значение и власть. Отец знал, чего от него ждать, как если бы оно было его старым проверенным другом, но зло, нанося ему удар, оставалось в неведении, насколько глубоко оно сумело его задеть. В отличие от большинства людей отец был неуязвим для зла, убить его могла только смерть.
Наконец Дэвид понял, о чем думал отец, но решил не вставлять этого в рассказ. Он просто рассказал, что отец делал и чувствовал, – и в этом был он весь, и когда он говорил с Моло, он говорил только то, что думал. Отец отлично выспался, устроившись на земле под деревом, а потом проснулся и услышал лай леопарда. Он прислушался, но леопард больше не выдал себя, и отец снова заснул. Сегодня опасаться было нечего: в лагере оставалось много мяса. Утром, сидя возле остывающего костра с кружкой чая в облупившейся эмалированной кружке, отец поинтересовался у Моло, съел ли леопард их мясо, и Моло ответил «Ndiyo»
[46], а отец сказал ему: «Там, куда мы идем, мяса будет вдоволь. Поднимай людей, пора начинать восхождение».
Уже второй день они шли по лесистому, похожему на парк склону горы. Под вечер отец объявил привал. Сегодня все его радовало: и место, где они расположились, и замечательная погода, и то, что они прошли внушительный отрезок пути. Дэвид научился смотреть на мир глазами отца и так же, как он, забывать о плохом и ничего не бояться. Вместе с отцом и его спутниками он поднимался по заросшему лесом склону горы, и так же, как у них, впереди у него были еще одна ночь и еще один день.
