– Я к тебе тоже.
Их губы слились в поцелуе; ее груди прижались к его груди; он почувствовал, как она прильнула к нему всем телом, она терлась губами о его губы, потом они раскрылись, дыхание стало частым, и его руки потянулись к пряжке ремня.
Они лежали на пляже; Дэвид смотрел на плывущие по небу облака и ни о чем не думал. От размышлений становится только хуже, подумал он, и если бы он тогда меньше думал, возможно, все плохое ушло бы само собой. Девушки о чем-то болтали, он не прислушивался. Он просто лежал и смотрел на сентябрьское небо, а когда девушки умолкли, его снова одолели раздумья и, не глядя на Мариту, он спросил:
– О чем ты сейчас думаешь?
– Ни о чем.
– Спроси у меня, – сказала Кэтрин.
– Твои мысли я знаю.
– Нет, не знаешь. Я вспоминаю «Прадо».
– Ты бывала там? – спросил Дэвид у девушки.
– Нет еще.
– Значит, побываешь, – сказала Кэтрин. – Дэвид, когда мы сможем поехать?
– В любое время. Но сначала я должен закончить рассказ.
– Постарайся закончить его поскорее.
– Я работаю, как могу. Быстрее не получится.
– Я и не говорю, чтобы ты торопился.
– А я и не собираюсь. Если вам здесь надоело, можете ехать одни, я присоединюсь к вам позже.
– Нет, мы тебя не оставим, – сказала Марита.
– Не принимай всерьез, – сказала Кэтрин. – Он играет в благородство.
– Нет, в самом деле. Вы можете ехать.
– Без тебя нам будет неинтересно, – сказала Кэтрин, – и ты прекрасно это знаешь. Нет, вдвоем нам в Испании делать нечего.
– Но он работает, Кэтрин, – сказала Марита.
– В Испании тоже можно работать. Испанские писатели как-то умудряются сочинять свои произведения в Испании. Если бы я была писателем, то прекрасно смогла бы работать и в Испании.
– Я тоже могу писать в Испании, – сказал Дэвид. – Когда ты хочешь ехать?
– Черт возьми, Кэтрин, не может же он бросить рассказ на самой середине, – сказала Марита.
– Он пишет его уже целых шесть недель, – заметила Кэтрин. – Почему мы не можем поехать в Мадрид?
– Я же сказал, что мы можем ехать, – сказал Дэвид.
– Нет, ты не посмеешь этого сделать, – сказала девушка Кэтрин. – Не смей даже пытаться. Есть у тебя совесть, в конце концов?
– Если кому и говорить о совести, то только не тебе.
– Иногда и у меня просыпается совесть.
– Отлично. Рада это слышать. А теперь, будь любезна, не вмешиваться в разговор, когда мы обсуждаем, как сделать лучше для всех.
– Пойду окунусь, – сказал Дэвид.
Девушка встала и последовала за ним.
– Она сумасшедшая, – сказала она, когда они поплыли рядом.
– Значит, ее не в чем винить.
– Но как ты намерен поступить?
– Допишу этот рассказ и примусь за другой.
– А что будем делать мы с тобой?
– То, что сможем.
Глава восемнадцатая
Он закончил рассказ за четыре дня. Ему удалось передать все, что он хотел в него вложить, и хотя природная скромность принуждала его сомневаться – а вдруг получилось не так хорошо, как ему кажется? – холодный рассудок подсказывал: рассказ получился даже лучше, чем он ожидал.
– Ну, как сегодня дела? – поинтересовалась Марита, когда он появился в баре.
– Закончил.
– Можно мне прочитать?
– Если хочешь.
– Ты в самом деле не против?
– Возьмешь две верхние тетради в портфеле.
Он дал ей ключи от кабинета, а сам, налив себе виски с перье, сел просматривать утреннюю газету. Девушка вернулась в бар с тетрадями, уселась поодаль от Дэвида на высокий стул и углубилась в чтение.
Дочитав до конца, она решила перечитать рассказ еще раз. Дэвид налил себе новую порцию и наблюдал за ней. Когда девушка прочитала рассказ и подняла голову, он спросил:
– Тебе понравилось?
– Это не та вещь, про которую можно сказать, что она нравится или не нравится. Ты написал об отце?
– Конечно.
– И после этого ты его разлюбил?
– Нет. Я никогда не переставал его любить. Но лишь тогда я узнал его по-настоящему.
– Замечательный рассказ. И жуткий.
– Рад, что тебе понравилось.
– Пойду отнесу назад. Люблю открывать запретные двери.
– Мы с тобой уже вошли в эту дверь.
Вернувшись с пляжа, они отыскали Кэтрин в саду.
– Вы вернулись, – сказала она.
– Да, мы хорошо поплавали, – сказал Дэвид. – Жаль, что ты не пошла с нами.
– А мне не жаль. Если тебе это интересно.
– Куда ты ездила? – спросил Дэвид.
– В Канны, по своим делам. Вы опоздали на ленч.
– Извини, – сказал Дэвид. – Выпьешь аперитив?
– Прости меня, пожалуйста, Кэтрин, – сказала Марита. – Я переоденусь в одну секунду.
– Теперь ты уже пьешь, не дожидаясь обеда? – спросила Кэтрин у Дэвида, когда Марита ушла.
– Да, – сказал он. – Но я не вижу в этом проблемы. Ведь я много двигаюсь.
– Когда я приехала, на стойке бара стоял стакан из-под виски.
– Да. Фактически я выпил два стакана виски с содовой.
– Фактически, – передразнила она. – Выражаешься как англичанин.
– Почему? Я не чувствую себя англичанином. Скорее уж лоботрясом таитянином.
– Меня раздражает твоя манера выражаться. Ты все время выбираешь такие слова…
– Я понял. Может, хлопнешь стакан, пока готовится харч?
– Не строй из себя клоуна.
– Хорошие клоуны смешат молча.
– А тебя никто и не называл хорошим клоуном. Да. Если тебя это не слишком затруднит, я бы чего-нибудь выпила.
Он приготовил три порции мартини, перелил их в большой кувшин со льдом и помешал соломинкой.
– А для кого третий мартини?
– Для Мариты.
– Для твоей возлюбленной?
– Для кого?
– Для твоей возлюбленной.
– Неужели ты произнесла это слово?! – сказал Дэвид. – Я не смел надеяться, что когда-нибудь услышу его из чьих-нибудь уст. Ты чудо.
– Самое обычное слово.
– Да, но только в литературных произведениях. Я и представить не мог, что у кого-нибудь хватит смелости употребить его в обычной беседе. Чертенок, не злись. А ты не могла бы сказать: «Для твоей смуглолицей возлюбленной»?
