– Ну, это уже чересчур, – сказал отец. – Не забывай: Джума – твой друг.
– Уже не друг.
– Не стоит говорить ему об этом.
– Он и сам это понял.
– Я думаю, ты заблуждаешься насчет Джумы, – сказал отец, и на этом разговор прекратился.
Позже, когда они благополучно доставили бивни в деревню и прислонили их к стене домика, слепленного из веток и глины, и бивни оказались такими огромными, что люди не могли поверить в то, что они настоящие, и все подходили и трогали их пальцами, и никто, даже отец, не мог дотянуться до верхней точки в изгибе бивней, и все они – и Джума, и отец, и сам Дэвид стали героями, а Кибо – героической собакой героя, и даже люди, которые тащили бивни, тоже стали героями, и когда все уже были слегка навеселе и предвкушали, как напьются еще сильнее, отец сказал:
– Может, помиримся, Дэви?
– Хорошо, – сказал Дэвид, потому что уже точно знал, что больше ничего никому не расскажет.
– Ну вот, я очень рад, – сказал отец. – Так намного проще и лучше.
Потом их усадили рядом с бивнями в тени большого фигового дерева на стулья, предназначенные для старейшин, и молоденькая девушка с еще более юным братом подносили им в тыквенных плошках местное пиво. Сегодня эти дети были не просто докучливой малышней, а слугами героев, они сидели в пыли рядом с героической собакой героя, а сам юный герой держал на коленях старого петушка, мгновенно повышенного в звании до любимого петуха героя. Они сидели и пили пиво до тех пор, пока не послышался бой большого барабана, возвещавший начало празднества.
Дэвид вышел из кабинета довольный, гордый и свободный от мыслей о работе. На террасе, выбрав место на солнышке, его ждала Марита. Стояло чудесное осеннее утро: тихое и холодное. Море внизу было таким же тихим, на другой стороне залива виднелись Канны, а еще дальше темнели горы.
– Я очень люблю тебя, – сказал он темноволосой девушке, когда она встала ему навстречу.
Он обнял ее, поцеловал, и она сказала:
– Ты закончил рассказ?
– Конечно. А как же иначе?
– Я люблю тебя и горжусь тобой, – сказала она.
Не размыкая рук, они подошли к краю террасы и смотрели на море.
– Как ты, девочка?
– Прекрасно. Я очень счастлива. Ты правда любишь меня или сказал это просто потому, что сегодня прекрасное утро?
– Да, это всего лишь прекрасное утро, – сказал Дэвид и снова поцеловал ее.
– Можно мне прочитать рассказ?
– Сегодня слишком хороший день.
– Можно, я все-таки прочитаю, чтобы чувствовать то же, что и ты, а не просто радоваться твоей радости, словно преданная собака?
Он отдал ей ключи, и когда она принесла тетради и села читать их за барной стойкой, Дэвид сел рядом и читал вместе с ней. Он знал, что это невоспитанно и глупо. Он никогда не поступал так, это противоречило его представлению о том, как должен вести себя писатель. Но стоило ему обнять девушку за талию и прочитать первые строчки, как он тут же забыл обо всем. Ему захотелось прочитать рассказ заново вместе с ней, поделиться с нею тем, чем, как ему прежде казалось, невозможно и не следует ни с кем делиться.
Дочитав до конца, Марита обхватила Дэвида за шею и поцеловала так крепко, что у него проступила кровь на губах. Он посмотрел на нее, рассеянно слизнул кровь и улыбнулся.
– Прости, Дэвид. Прости, пожалуйста. Я так счастлива и горжусь тобой больше, чем ты сам.
– Как ты считаешь, у меня получилось? Ты смогла почувствовать запах шамбы, и запах чистой хижины, и гладкость стульев, предназначенных для старейшин? В хижинах действительно чисто, земляной пол тщательно подметают.
– Конечно, у тебя все получилось. Ты писал об этом в другом рассказе. Я даже увидела, как склонила голову набок героическая собака Кибо. И тебя, мой милый герой. У тебя не осталось пятен крови на кармане рубашки?
– Да, комочки крови размокли от пота.
– Давай отпразднуем этот день в городе, – предложила Марита. – Сегодня мы можем делать все, что угодно.
Дэвид заглянул в бар, налил себе виски с холодным перье и отнес к себе в комнату. Там он отпил половину и принял душ. Потом надел брюки, рубашку и alpargatas
[52]. Он чувствовал, что рассказ получился, и радовался тому, что у него есть Марита. И эту его радость нисколько не умаляла вернувшаяся к нему острота восприятия. Сейчас он снова все ясно видел и понимал, но ставшая привычной в последнее время печаль больше не омрачала этого понимания.
Пусть Кэтрин делает все, что захочет. Он выглянул на улицу – как раньше, счастливый и беззаботный. Отличный день для полетов. Жаль, что здесь негде арендовать самолет, а то бы он показал Марите, на что он способен в такой-то день. Ей бы понравилось. Но поблизости нет аэродрома. «Ну и ладно. Нам и так хорошо. Можно покататься на лыжах. Через пару месяцев начнется лыжный сезон. Было бы только желание. Господи, как же хорошо, что я наконец закончил рассказ и что у меня есть Марита. Марита, которая не ревнует меня к работе и которой интересно, о чем я хочу написать и как у меня получается. Она действительно понимает меня, а не делает вид. Я люблю ее, и ты запомни это, виски, и ты, перье, будь свидетелем, мой старый добрый перье, ведь я всегда хранил тебе верность – по-своему, конечно, но все же. До чего ж хорошо, когда хорошо. Глупое чувство, но как же оно подходит сегодняшнему дню».
– Поехали, девочка, – сказал он, появившись на пороге комнаты Мариты. – Что тебя держит, кроме твоих прекрасных ног?
На ней были облегающий свитер и брюки.
– Я готова, Дэвид, – сказала она с сияющим лицом.
Она расчесала свои темные волосы и посмотрела на него.
– Люблю, когда ты такой веселый.
– Просто день сегодня чудесный, и мы с тобой – счастливые люди.
– Ты правда так думаешь? – спросила она, когда они подходили к машине. – Мы можем быть счастливы?
– Да, – сказал он. – Я думаю, все изменилось сегодня утром или, может быть, ночью.
Глава двадцать пятая
Когда они вернулись в гостиницу, машина Кэтрин уже стояла на подъездной аллее, справа от посыпанной гравием дорожки. Дэвид поставил «изотту» рядом, они с Маритой вышли, молча обогнули маленькую приземистую пустую голубую машину и пошли по тропинке к террасе.
Окна кабинета были открыты. Марита остановилась возле своей двери и сказала:
– До свидания, Дэвид.
– Что ты делаешь сегодня вечером? – спросил он.
– Не знаю. Буду сидеть у себя.
Он вышел во внутренний двор и зашел в гостиницу через центральный вход. Кэтрин сидела в баре, листая журнал. На стойке перед нею стояли бокал и ополовиненная бутылка вина. Кэтрин подняла голову.
