– И все-таки зачем ты это сделала?
– Чтобы помочь тебе. Ты можешь съездить в Африку и переписать все заново, переосмыслив те события уже как взрослый человек. Вряд ли там произошли какие-то перемены за эти годы. Но было бы гораздо лучше, если бы ты написал об Испании. Ты же говорил, что природа там такая же, как в Африке, но люди говорят на нормальном человеческом языке.
Дэвид плеснул себе виски, нашел бутылку перье, откупорил ее и разбавил виски. Ему вдруг вспомнилось, как они с Кэтрин ехали в Эг-Морт и проезжали завод, где разливали перье, и как…
– Давай больше не будем говорить о моей работе, – сказал Дэвид.
– Но я хочу, – ответила Кэтрин. – Мне интересна твоя работа, когда она представляет собой нечто определенное, имеющее некую продажную цену. Раньше ты так хорошо писал, но с тех пор, как ты взялся за эти рассказы… Особенно ужасно, когда ты описываешь всю эту грязь, мух, жестокость, зверства… Ты просто погряз во всем этом. А это кошмарная бойня в кратере и бессердечность твоего отца!
– Может, хватит уже об этом? – сказал Дэвид.
– А мне хочется как раз об этом. Я хочу, чтобы ты понял, почему мне пришлось их сжечь.
– Тебе придется их переписать, – сказал Дэвид. – Слушать рассказы из твоих уст я не хочу.
– На бумаге у меня не получится, Дэвид.
– Ты перепишешь рассказы.
– Нет. Лучше я наговорю их кому-нибудь, кто сможет их записать. Если бы ты был настроен более дружелюбно, ты мог бы сделать это сам. Если бы ты по-настоящему любил меня, ты был бы счастлив это сделать.
– Единственное, чего мне сейчас хочется, – это убить тебя, – сказал Дэвид. – И я не сделал этого только потому, что ты сумасшедшая.
– Со мной нельзя так разговаривать, Дэвид.
– Нельзя?
– Нет, ты не смеешь так разговаривать. Не смеешь. Слышишь?
– Слышу.
– Так вот, услышь, что я тебе говорю: не смей говорить мне таких вещей. Ты не смеешь говорить мне такие ужасные вещи.
– Я слышу тебя.
– Ты не смеешь так говорить со мной. Я не потерплю этого. Я разведусь с тобой.
– Это будет очень любезно с твоей стороны.
– Я сделаю с тобой все, что захочу.
– Уже сделала.
– Я убью тебя.
– Плевать! – сказал Дэвид.
– Ты даже в такой момент не можешь вести себя как джентльмен.
– И что бы сказал на моем месте джентльмен?
– Сказал бы, что он сожалеет.
– Хорошо, – сказал Дэвид. – Я сожалею. Я сожалею, что повстречал тебя. Я сожалею, что женился на тебе…
– Взаимно.
– Заткнись, пожалуйста. Ты сможешь наговорить это кому-нибудь, кто сможет это записать. Я сожалею, что твоя мать повстречала твоего отца и что они породили тебя. Я жалею, что ты родилась на свет и выросла. Я сожалею обо всем, что у нас с тобой было, – и плохом, и хорошем…
– Нет.
– Да. А теперь заткнусь я. Длинная речь не входила в мои планы.
– Ты жалеешь только себя.
– Возможно. Но черт возьми, дьявол, почему ты сожгла их? Мои рассказы?
– Я должна была это сделать, Дэвид. Мне жаль, что ты этого не понимаешь.
На самом деле он уже все понимал, когда задавал ей этот вопрос, и не ждал на него ответа. Он сам ненавидел пустые красивые фразы и не доверял краснобаям, и сейчас ему было стыдно, что он опустился до подобных речей. Он медленно пил виски с перье и думал о том, как был не прав тот, кто сказал: «Понять – значит простить». Он постарался отключить эмоции и успокоиться, как в старые времена, когда вместе с механиком и каптенармусом
[55] проверял мотор, вооружение самолета и его готовность к вылету. Механик и каптенармус прекрасно справились бы и без него: они знали толк в своем деле, но Дэвид использовал возможность сопровождать их, чтобы взять себя в руки и отвлечься от непрошеных мыслей. И сейчас он снова запретил себе думать и чувствовать, потому что когда он сказал Кэтрин, что готов убить ее, он сказал это не риторически. Это была чистая правда. Ему было стыдно за всю последовавшую за этими словами речь, но тех своих слов он не стыдился и ничего не мог с этим поделать, поэтому ему пришлось призвать на помощь всю свою выдержку, чтобы сохранить над собой хоть какой-то контроль. Он снова налил себе виски с перье и наблюдал, как поднимаются и лопаются пузырьки газа. Черт бы ее побрал, думал он.
– Извини, я погорячился, – сказал он. – Конечно же, я понимаю.
– Я так рада, Дэвид. Утром я уезжаю.
– Куда?
– В Андайе, а оттуда в Париж – договариваться с иллюстраторами насчет твоей книги.
– Ты серьезно?
– Ну да. Пора уже. Мы и так потеряли много времени, а сегодня мне удалось столько сделать, что не хочется сбавлять темп.
– На чем ты поедешь?
– На нашем «жуке».
– Не стоит ехать одной.
– Но я так хочу.
– Не надо, чертенок. Правда. Я не пущу тебя.
– А на поезде? Есть поезд до Байонны. А там или в Биаррице я могу взять напрокат машину.
– Давай обсудим это утром.
– Я хочу сейчас.
– Нет, чертенок, не уезжай.
– Я уеду, и ты меня не остановишь.
– Я просто думаю, как тебе лучше добраться.
– Нет. Ты не хочешь меня отпускать.
– Подожди немного, и мы поедем вместе.
– Я не хочу ехать вместе. Я хочу ехать завтра на нашем «жуке». Если ты против, я поеду на поезде. Ты не можешь запретить мне уехать на поезде. Я совершеннолетняя, и тот факт, что я твоя жена, еще не означает, что я твоя рабыня или мебель. Я уезжаю, и ты меня не остановишь.
– Но ты вернешься?
– Во всяком случае, планирую.
– Понятно.
– Ничего тебе не понятно, но это и не важно. Это продуманный, четкий план. Такими вещами не бросаются…
– В мусорную корзину, – сказал Дэвид и вспомнил о выдержке. Он снова глотнул виски с перье.
– Ты собираешься встречаться со своими адвокатами в Париже? – спросил он.
– Если будет такая необходимость. Как правило, я с ними встречаюсь. Если у тебя нет своих адвокатов, это еще не значит, что их не должно быть ни у кого. У тебя дело к моим адвокатам?
– Нет. Подавись своими адвокатами.
– У тебя так много денег?
– У меня их достаточно.
– В самом деле, Дэвид? Кстати, вероятно, рассказы дорого стоили? Меня это очень беспокоит, и я понимаю свою ответственность. Я постараюсь выяснить, что можно для тебя сделать.
