– Что ты выяснишь?
– То, что надо.
– Что конкретно ты собираешься делать?
– Выяснить стоимость твоих рассказов и перевести в банк на твое имя в два раза больше названной цены.
– Какая щедрость. Ты всегда была очень щедра.
– Я просто хочу быть справедливой, Дэвид. И я отдаю себе отчет, что, возможно, с финансовой точки зрения твои рассказы стоили намного больше, чем их могут оценить.
– Кто их будет оценивать?
– Найдутся люди. Есть люди, которые могут оценить все, что угодно.
– И что это за люди?
– Ну не знаю, Дэвид. Как я себе представляю, это может быть редактор «Atlantic Monthly», «La Nouvelle Revue Fançaise».
– Пойду прогуляюсь, – сказал Дэвид. – Ты хорошо себя чувствуешь?
– Если не считать чувства вины, которую я собираюсь загладить, да, я чувствую себя очень хорошо. Это еще одна причина, по которой я еду в Париж. Просто мне не хотелось тебе говорить.
– Довольно это обсуждать, – сказал Дэвид. – Значит, ты решила ехать на поезде?
– Нет, я хочу ехать на «жуке».
– Хорошо, но будь осторожна и не гони на горной дороге.
– Я буду следовать твоим наставлениям и постараюсь представить, что ты сидишь рядом со мной. Мы будем разговаривать и рассказывать друг другу разные истории и сочиним рассказ про то, как я спасла тебе жизнь. Я всегда так делаю. С тобой дорога не будет такой утомительной, и я перестану обращать внимание на скорость. Словом, я надеюсь получить удовольствие.
– Хорошо. Думай только о хорошем. Если не получится выехать рано утром, заночуй в Ниме. В «Императоре» нас должны помнить.
– Я лучше поеду через Каркассон.
– Нет, чертенок, пожалуйста.
– Возможно, я выеду рано и тогда успею добраться до Каркассона. Я поеду через Арль и Монпелье и не стану тратить время на Ним.
– Но если выедешь поздно, сделай остановку в Ниме.
– Не говори со мной как с ребенком.
– Я поеду с тобой. Видно, выхода нет.
– Нет, пожалуйста. Мне важно сделать это самой. Действительно. Я не возьму тебя.
– Как хочешь, но мне придется ехать.
– Не надо, пожалуйста. Ты должен доверять мне, Дэвид. Я не буду нигде останавливаться, но обещаю ехать очень осторожно.
– Нельзя, чертенок. Сейчас рано темнеет.
– Не бойся. Ну будь умницей, отпусти меня. Ты же всегда мне все разрешал. Когда я делаю что-то неправильно, я всегда надеюсь, что ты сможешь простить меня. Я буду ужасно скучать по тебе. Мне уже тоскливо от мысли, что мы расстаемся. В следующий раз мы поедем вместе.
– У тебя сегодня был трудный день, – сказал Дэвид. – Ты устала. Хотя бы позволь мне проверить «бугатти» прежде, чем ты в него сядешь.
Он зашел к Марите и сказал:
– Не хочешь прокатиться?
– Хочу.
– Тогда пошли, – сказал он ей.
Глава двадцать седьмая
Дэвид сел в машину, и Марита устроилась рядом на переднем сиденье. Он вырулил на дорогу, слегка присыпанную песком, который ветер приносил сюда с пляжа, и поехал, поглядывая на заросли папируса по левую сторону дороги и на пустынный пляж и море по правую. Он ехал прямо по шоссе, пока не показался быстро набегавший на него мост, выкрашенный в белый цвет. Прикинув расстояние до моста, Дэвид убрал ногу с педали газа и мягко нажал на тормоз. Автомобиль уверенно держал дорогу и равномерно замедлял ход при каждом нажатии на педаль, его не заносило и не вело в сторону. У моста Дэвид остановился, переключил скорость и под нарастающий рев двигателя снова помчался по шоссе номер шесть на Канны.
– Она сожгла все рассказы, – сказал он.
– О, Дэвид.
Они въехали в Канны, когда в городе зажигались огни. Дэвид остановил машину под деревьями напротив кафе, где они с Кэтрин впервые встретили Мариту.
– Может, поищем другое место? – предложила Марита.
– Как хочешь. Какая, к черту, разница.
– Или просто покатаемся.
– Нет, я бы предпочел освежиться, – сказал Дэвид. – Я просто хотел проверить, в порядке ли машина. Кэтрин уезжает.
– Уезжает?
– Говорит, что да.
Они сидели за столиком на террасе; деревья, подсвеченные фонарями, отбрасывали пятнистую тень. Официант принес Марите херес «Tio Pepe», Дэвиду – виски с перье.
– Если хочешь, я поеду с ней, – сказала Марита.
– Ты думаешь, с ней может что-то случиться?
– Нет, Дэвид. Я думаю, сейчас она на время успокоится.
– Может, и успокоится, – сказал Дэвид. – Черт, она сожгла все до последнего листка, кроме повести о нашем путешествии. Той, где я пишу о ней.
– Это чудесная повесть, Дэвид, – сказала Марита.
– Я не нуждаюсь в утешениях, – сказал Дэвид. – Я сам написал эту повесть и знаю, чего она стоит, но я также написал и рассказы, которые она сожгла.
– Ты можешь написать их заново.
– Нет. Когда вещь пишется на одном дыхании, ее потом невозможно вспомнить. Я сам каждый раз потом перечитываю и не могу поверить, что это написал я. Нет, если вещь получилась, ее невозможно восстановить. Каждый раз тебе дается только один шанс. И количество этих шансов тоже строго отмерено.
– Каких шансов?
– Написать хорошую вещь.
– Но ты же можешь все вспомнить, Дэвид. Ты должен вспомнить.
– Этого не может никто: ни ты, ни я, ни кто другой. Как только рассказ получается, я мгновенно теряю с ним связь.
– Она хотела причинить тебе боль.
– Нет.
– Тогда что?
– Ей не хватило терпения. Все, что случилось сегодня, случилось только потому, что она слишком спешила.
– Надеюсь, ко мне ты будешь так же снисходителен.
– Ты просто будь рядом и проследи, чтобы я не убил ее. Знаешь, что она надумала? Нет? Она собирается заплатить мне за рассказы, чтобы я не понес никакого ущерба.
– Нет.
– Да. Именно так. Она обратится к своим адвокатам, чтобы они назвали ей предположительную стоимость моих рассказов – и они их оценят, раз уж они смогли оценить фантастические штуковины «Руба»
[56], – после чего она заплатит мне вдвое больше названной цены.
– Нет, правда, Дэвид, не могла она такого сказать.
– Она сказала, вот этими самыми словами. Осталось только уточнить детали и придумать, чем еще она может потешить свое великодушие, помимо выплаты мне двойной компенсации.
