– Ты молодец, что попытался работать, – сказала Марита. – Но сегодня мы больше не будем говорить о твоей работе, хорошо?
– Хорошо.
Он взял еще один бокал, бутылку джина «Gordon’s», «Noilly Prat»
[61] и шейкер, слил воду из ведерка со льдом и отмерил в третьем бокале порцию для себя и для Мариты.
– Отличный денек, – сказал он. – Что будем делать?
– Я предлагаю купаться, – сказала Марита. – Нельзя, чтобы такой день пропал даром.
– Хорошо, – сказал Дэвид. – Тогда я скажу мадам, что сегодня мы будем обедать позже.
– Она уже собрала нам корзину с едой. Я почему-то не сомневалась, что мы пойдем купаться, даже если работа у тебя не заладится.
– У тебя умная головка, – сказал Дэвид. – Как поживает наша мадам?
– Заработала фонарь под глазом, – сказала Марита.
– Боже мой… нет.
Марита засмеялась.
Они проехали лесной дорогой, обогнули мыс и, бросив машину в редкой тени итальянской сосны, взяли корзину с едой и пляжные принадлежности и спустились по тропинке в бухту. С востока дул слабый бриз. Когда закончились сосны и они вышли на пляж, глазам их предстало потемневшее синее море, красные скалы и застывший складками желтый песок – такой яркий, что прозрачная, чистая вода вдоль берега казалась янтарной.
Они сложили вещи в тени большого валуна, разделись, и Дэвид забрался на высокий камень, собираясь нырнуть. Обнаженный, загорелый, он стоял на камне под солнцем и смотрел вдаль.
– Не хочешь со мной? – позвал он Мариту.
Она покачала головой.
– Я подожду тебя.
– Нет, – крикнула Марита и зашла в воду.
– Ну как вода? – прокричал Дэвид.
– Намного холоднее, чем всегда. Совсем холодная.
– Это хорошо, – сказал он.
Он смотрел, как Марита медленно входит в воду: вот волны скрыли ее ноги, живот, коснулись груди… Он выпрямился, привстав на мыски, потом словно завис в воздухе и затем взрезал воду, оставив воронку, и тут же всплыл из нее наверх и снова ушел на глубину. Так дельфин успевает выпрыгнуть из воды и скользнуть в нее в том же месте, прежде чем воды успеют сомкнуться. Марита поплыла к центру расходившегося круга, но Дэвид снова нырнул и выскочил из воды рядом с ней, придержал ее, притянул к себе и припал солеными губами к ее губам.
– Elle est bonne, la mer, – сказал он. – Toi aussi
[62].
Они поплыли на глубину, за скалы, вдававшиеся в воду, и там, в открытом море, перевернулись на спину и качались на волнах. Здесь вода была еще холоднее, но самый верхний слой немного прогрелся, и Марита лежала, сильно выгнув спину, так что ее загорелые груди покачивались над водой. Голова ее почти полностью ушла под воду; легкие волны мягко набегали на грудь. Она опустила веки, чтобы солнце не било ей в глаза. Дэвид посмотрел на нее, приподнял рукой ее голову и поцеловал сначала левую, потом правую грудь.
– Соленые, как море, – сказал он.
– Давай попробуем здесь заснуть.
– А ты могла бы?
– Вряд ли. Трудно спать, выгибая спину.
– Тогда поплыли дальше, а потом назад.
– Давай.
Они уплыли очень далеко, так далеко они еще ни разу не заплывали; отсюда был виден берег за соседним мысом и даже неровные зубцы красно-коричневых гор, возвышавшихся над лесом. Они лежали в воде и смотрели на берег. Потом медленно поплыли обратно. Когда горы скрылись из виду, они остановились передохнуть, потом, когда скрылась береговая линия за мысом, сделали еще передышку и, заплыв в бухту, уже без остановки доплыли до берега.
– Устала? – спросил Дэвид, когда они вышли на песок.
– Ужасно, – ответила Марита. Она еще ни разу не плавала так далеко.
– Наверное, сердце выпрыгивает?
– О нет, все отлично.
Дэвид подошел к валуну, под которым они оставили вещи, и взял бутылку тавельского и полотенца.
– Ты похожа на котика, – сказал он, присаживаясь рядом с Маритой на песок.
Он протянул ей вино, она отпила немного и вернула бутылку Дэвиду. Он сделал большой глоток и растянулся на мягком сухом песке, подставив лицо солнцу. У них была целая корзина еды, они пили вино прямо из бутылки, и Марита вдруг сказала:
– А вот Кэтрин не устала бы.
– Черта с два. Она ни разу не заплывала в такую даль.
– Честно?
– Послушай, девочка. Мы проплыли огромное расстояние. Я и сам первый раз увидел эти горы за лесом.
– Ну ладно, – сказала она. – Отсюда мы все равно не можем на нее повлиять, так что нет смысла думать о ней. Дэвид?
– Да?
– Ты еще любишь меня?
– Да. Очень сильно люблю.
– А вдруг я ошибаюсь, и ты просто жалеешь меня?
– Ты не ошибаешься, и жалость тут ни при чем.
Марита взяла горсть редиски и медленно ела ее одну за другой, запивая вином. Редиска была молодая, крепкая, острая.
– Не переживай, что у тебя ничего не вышло сегодня, – сказала она. – Все наладится. Я уверена.
– И я уверен.
Он вырезал вилкой сердцевину артишока и, обмакнув ее в горчичный соус, приготовленный мадам, положил в рот.
– Дай мне тавельское, – попросила Марита. Она отпила большой глоток и воткнула бутылку в песок, прислонив ее к корзинке, стоявшей между нею и Дэвидом.
– Мадам собрала нам отличный обед – правда, Дэвид?
– Изумительный. Неужели Ороль и впрямь поставил ей синяк под глазом?
– Не очень заметный, но синяк.
– Она бывает с ним очень резкой.
– У них большая разница в возрасте. Он имел на это право, поскольку она первая оскорбила его. Мадам сама это признала. Она просила кое-что передать тебе.
– Что именно?
– Признание в любви.
– Нет, она любит только тебя, – сказал Дэвид.
– Какой же ты глупый, Дэвид. Просто она на моей стороне.
– Нет больше ничьих сторон.
– Нет, – согласилась Марита. – И не было. Просто так получилось, что мы с Кэтрин оказались по разные стороны.
– И хорошо, что так получилось.
Дэвид передал ей чашку с артишоками и соус и достал вторую бутылку тавельского. Вино еще не успело нагреться. Дэвид сделал долгий глоток и сказал:
