Наступила тишина, изредка нарушаемая голосами людей на ночном старте. В этой спокойной ночной тишине со стороны Новороссийска послышался характерный звук моторов немецкого бомбардировщика: «везу, везу, везу, везу». В тот момент по естественным надобностям я был в стороне от старта, в котловане, где брали землю для строительства капониров, а луч прожектора не освещал это укромное место. Для полного выполнения ритуала мне пришлось снять вместе с револьвером поясной ремень и положить его на край котлована. Завершив свои дела, я уже собирался взять ремень и вылезать из котлована, как услыхал очень знакомый свист бомб. Инстинктивно бросился на землю. Первые взрывы бомб были в нескольких метрах от котлована.
Большинство бомб взорвалось в стороне от взлётно-посадочной полосы, но некоторые попали в стоянку спецавтомобилей, пострадал расчёт зенитной батареи и орудия. Последние бомбы взорвались на хуторе. Осколки от ближайшей ко мне бомбы повредили кобуру и ремень. Я их нашёл с трудом в нескольких метрах от прежнего расположения при свете горящего бензозаправщика.
Мне на войне уже не в первый раз сопутствовало счастье. На этот раз я оказался в нужном месте в то самое время, когда рядом была смертельная опасность. От ночной бомбёжки погибло более десяти человек, значительно больше увезли в госпитали и больницы с осколочными ранениями. Среди раненых были и местные жители. В их числе была молодая казачка, впервые пригласившая меня в постель женщины. Осколки от бомб повредили два наших самолёта, стоящие в капонирах на ремонте. Сама посадочная полоса и прожектор не были повреждены, и поэтому самолёты, возвращавшиеся с полётов, приземлялись и заруливали на стоянки, как обычно.
После ночной бомбёжки поступила команда: рыть новые щели и укреплять старые, а также не допускать на ночной старт лишних людей. Команда была очень своевременной, так как уже через два дня на аэродром был совершён второй налёт немецкой авиации.
Полевой аэродром возле хутора Плавнинского вместе со всеми службами и охранением дремал, ожидая рассвета. Ночные полёты закончились. Экипажи вернулись с полётов, сбросив на этот раз бомбы на скопление немецкой техники на кубанских дорогах.
Последний самолёт зарулил на стоянку ещё в полной темноте и после команд техника звена «под хвост» и «на хвост» стоял в капонире. Большинство лётного и технического состава полка в эту тёплую ночь устроилось на отдых под самолётами на ватных, стёганых моторных чехлах или на брезентах. Была ночная тишина, которая не нарушалась ни окриками часовых «Стой! Кто идёт?», ни другими аэродромными звуками. И когда со стороны ближайших плавней небосвод начал светать, то с другой стороны послышался звук приближающегося самолёта. Звук от моторов был настолько привычным, что он не вызвал особого внимания или настороженности и, следовательно, не предвещал никакой неожиданности или опасности.
Оказалось всё иначе. Немецкий бомбардировщик «Мессершмитт-110», не меняя курса и режима полёта, очень удачно сбросил серию бомб, которые накрыли землянки, окопы и орудия зенитчиков. Досталось и самолётам, хотя они стояли в капонирах. Развернувшись, уже в первых лучах солнца, бомбардировщик сбросил несколько бомб на другую зенитную батарею, которая открыла запоздалую стрельбу. Её снаряды взрывались не около вражеского самолёта, а над нашими головами. Осколки от этих снарядов со свистом врезались в мягкую, рыхлую землю, чётко фиксируя место падения пыльными фонтанчиками.
После разрыва бомб стрельба зениток полностью прекратилась. Горело два самолёта и какая-то автомашина. Всюду копошились и бегали люди. Слышались крики раненых, запоздалые команды и громкие ругательства. От самолётов оттаскивали бомбы и ёмкости с зажигательной смесью КС. Громкий звук моторов самолёта, приближающегося на бреющем полёте, на этот раз насторожил разбуженный и перепуганный аэродром. Это был второй немецкий самолёт Me-110, который из пушек окончательно подавил боеспособность зенитчиков, а также увеличил неразбериху и панику на наших стоянках.
Рядом загорелся самолёт Пе-2 морских ВВС. Горели автомашины и самолёты. Вновь появился первый бомбардировщик. Не встречая должного отпора, оба немецких самолёта летали по кругу и стреляли по стоянкам и всему тому, что в это время двигалось или шевелилось на аэродроме. И каждому казалось, что стреляют именно в него, что самое опасное место именно там, где ты находишься, и что нужно искать более надёжное укрытие от пуль немецких стервятников.
На стоянках люди метались в поисках безопасного места, хотя все хорошо знали расположение и щелей и траншей. Пытаясь найти более безопасное место, две фигуры бросились к колодцу с широким бетонным венцом, наполненному холодной прозрачной водой, которой пользовались для приготовления пищи в технической столовой. Воентехник второго ранга Петров в одном исподнем белье, контрастно выделяющем его фигуру на сером фоне земли, первым перескочил венец колодца и плюхнулся в воду. Старший сержант Кравченко передвигался по периметру венца синхронно с разворотами немецких самолётов, то на четвереньках, то по-пластунски.
Для меня ближайшим укрытием оказалась глубокая яма, вырытая около технической столовой, в которую сбрасывались кухонные отходы. А так как я в этот день был дежурным по столовой, то без раздумий прыгнул в яму и плюхнулся на что-то мокрое, мягкое и щетинистое. Как выяснилось потом, это была телячья шкура, на которой мне пришлось пролежать всё время штурмовки аэродрома.
После нескольких кругов над аэродромом, израсходовав боекомплект, самолёты улетели в сторону Краснодара. На наших глазах они сделали всё, что могли, только не помахали нам крыльями. Говорили, что эта же пара асов успешно штурмовала аэродром станицы Крымской, где были сосредоточены бомбардировщики Пе-2 ВВС моряков. В нашем полку были раненые, а в «Армаде» осталось три самолёта.
Учитывая полную незащищённость аэродрома с воздуха, было принято нужное решение: перебазироваться в защищённое от налётов немецких самолётов место. В тот же день остатки полка перебазировались в станицу Славянскую. Там самолёты стояли под фруктовыми деревьями, хорошо замаскированными, а ночью три-четыре раза вылетали на боевое задание.
Казалось, этот день не предвещал ничего необычного. Немецкие войска продолжали наступление на Кавказ и уже подходили к Краснодару. От передовых подразделений противника нас отделяла только мутная река Кубань.
Как я упоминал раньше, кроме добрых товарищей, в эскадрилье был человек, который, по неизвестным мне причинам, относился ко мне очень недоброжелательно. Этим человеком был механик по электрооборудованию сержант Мокшанцев. В тот день он наговорил мне гадостей больше обычного.
– Привет, короткошеее! – Так он съязвил по поводу моей шеи, которая действительно была короче его длинной шеи. Затем спросил: – Как работает твоя громкошипящая дюритовая радиосвязь?
Не получив ответа, продолжал:
– Я напишу особняку, что те радиостанции, которые ты впихивал в самолёты, демаскировали полёты и привели к гибели экипажей. Так что тебе скоро хана. Теперь понятно, почему гибли самолёты и кто пособник фашистов.
На его злые слова я разумного ответа найти не смог, однако не мог выдержать такого вранья и ехидства. Терпение моё лопнуло. Я вынул из кобуры револьвер, но затем его отбросил и, вооружённый ещё в Москве вторым разрядом по самбо, сблизился с противником. Схватка оказалась короткой. Схватив противника за руки, изменяя положение центра тяжести тела противника, я провёл подсечку. Мокшанцев устоял на ногах. Его левая нога в английском армейском ботинке и в русских обмотках оказалась рядом с моей правой. Тогда я удачно провёл приём – грузинский зацеп, и противник оказался на земле. Я, как учил Анатолий Аркадиевич Харлампиев, сразу перешёл на болевой приём локтевого сустава. И тут, вместо похлопывания рукой, как это принято у борцов, раздался такой вопль, что мгновенно сбежались люди.
