Родители купили нам теннисные ракетки, и мы с Лёвой учились играть на корте. Играли много, но серьёзных результатов не достигли. Зато в игре на бильярдном столе мы научились успешно забивать шары в лузы и играли наравне со взрослыми отдыхающими. Мне нравилась эта игра из-за обдумывания выбора нужного шара, определения направления и силы удара кием, а также предварительной оценки расположения шаров после возможного удара. Хорошие игроки говорили: ошибёшься на миллиметр – в лузу не попадёшь. А ещё учили: хочешь выиграть, не подставляй шары противнику. Мол, здесь думать нужно больше, чем при игре в шахматы.
Часто наведывались в миндальные рощи, где сбивали орехи с деревьев самыми различными способами. Ходили по ближайшим горам: Демерджи, Чатырдаг, Кастель. Гора Чатырдаг славится карстовыми формами рельефа. Там насчитывается около 400 карстовых колодцев, шахт и пещер. Глыба известняковой горы напоминает прямоугольный громадный шатёр высотой 1525 метров. По горам ходили без проводников, руководствуясь информацией, полученной от экскурсоводов санатория. Спускались в попадавшиеся там пещеры. Наибольшее впечатление было получено от посещения пещеры Тысячеголовой. Усердно искали какую-нибудь голову, которые где-то затаились. Кругом была сырость, грязь, сталактиты и сталагмиты, настенные драпировки и другие натечные известняковые образования. Из таких походов приходили очень уставшими, но довольными. Несколько раз плавали на двухпалубном пароходике в Ялту, на экскурсию. И каждый раз экскурсанты, для обзора живописного берега, собирались на правой верхней палубе в таком количестве, которое реально могло привести к опрокидыванию судна. Команда судна принимала различные экстренные меры, которые нам казались весьма жёсткими.
Некоторое время мы втроём по непонятным для меня причинам обедали на горе, расположенной на другой стороне Алушты: среди высоких бетонных резервуаров для воды и тенистых деревьев. Там мы располагались на краю водохранилища и ели обед из трёх блюд, который всегда был вкусным. Он помещался в алюминиевых судках: три кастрюльки, соединённые особой ручкой. Вымытые судки относили на кухню в санаторий, где работала тётя Шура. В Алуште было много старинных богатых дач известных людей и много новых санаториев, перечислить которые трудновато.
В ближайших санаториях часто практиковались вечера отдыха. Мы любили их посещать, так как Лёва хорошо играл на скрипке и, как правило, получал вкусные призы. Всё, что было в призах, делили поровну. У нас не было случаев соперничества или выяснения отношений. Ко мне
Лёва относился уважительно, но проявлял характер старшего брата. Он был ведущим во многих начинаниях. Я с этим соглашался, как с чем-то необходимым, родственным и реальным. Нужно отметить, что в то время у нас не было даже попыток затянуться папиросой, выпить вина или подражать некоторым отдыхающим, которые вели себя слишком вольно. О своих личных планах на взрослую жизнь у нас с Лёвой разговоров не было.
Мне нравилось море и форма военных моряков. Только поэтому перед окончанием средней школы в 1940 году я послал в морское Севастопольское училище заявление о желании там учиться. Но пришёл отказ, который был обоснован опозданием заявления в установленный срок.
Приближалось время призыва в Красную армию. Я собирался поступать в военно-морское училище, но моё заявление опоздало к установленному сроку, и из Севастополя пришёл отказ.
В военкомате предлагали большой выбор различных училищ, однако мы с Мирославом выбрали авиационное техническое училище. Нам это 1-е Московское краснознамённое училище понравилось длинным названием, формой, которую носил брат Олега, и деньгами, которые давали за лётные испытания самолётных радиостанций.
В Москве, в отличие от Мирослава, я успешно прошёл медицинскую комиссию и был отправлен в лагерь под Каширу (станция Белопесоцкая) сдавать вступительные экзамены.
Летний лагерь училища располагался на левом берегу реки Оки и занимал весь лесной массив между железной дорогой, деревней Крутышки и рекой. Сосновый бор и песок создавали тот фон, на котором палатки и другие строения выглядели строго и нарядно.
В палатках жили курсанты, а в деревянных бараках, разбросанных по всей огромной территории лагеря, размещались учебные классы. Приёмные экзамены начинались с кросса на три километра и проводились строго по олимпийской системе, ведь на одно место было семнадцать кандидатов. Кроме гимнастических упражнений и подтягивания, в зачет также входили прыжки с двухметровой высоты. За один день, без штрафных, я сдал девять зачётов и был допущен к мандатной комиссии, возглавлял которую генерал Месенджинов.
Для меня это было самым страшным испытанием – нужно было упрятать и замаскировать всё то, что во мне было самым тайным и было зловеще несправедливо ко мне и отцу. В анкете я написал, что отец работает в Тынде топографом на строительстве БАМа. Возможно, генерал всё понял и громко сказал: «Согласен, принимаем, но, если что не так, загоню туда, куда Макар телят не гонял». Вскоре генерал умер, я успокоился и не боялся, что меня погонят из училища.
С 5 июля 1940 года началась моя служба в Красной армии – я был зачислен курсантом на цикл «Радио». Одновременно в училище был принят Виктор, а Мирослав не прошёл медицинскую комиссию и попал в Кронштадт в береговую оборону.
После продолжительного отпуска в Ленинграде я прибыл в 1-е Московское краснознамённое военное авиационное техническое училище (впоследствии – связи), где сначала нас поместили в карантин. Сводили в обычную баню, остригли наголо, выдали заштопанные, но чистые гимнастёрки, брюки, сапоги и тонкий ремешок.
Вечером нас построили на вечернюю поверку, и я стал называться курсантом Мальцевым. (Рост 168 см, вес 66 кг.)
Вскоре мы приняли присягу со словами клятвы «Служу трудовому народу». Началась курсантская жизнь, которая была сурово непривычной, иногда несправедливой и даже унизительной, хотя нас учили честности и порядочности. В первые месяцы учёбы несколько курсантов не смогли психологически выдержать сложных перемен и по разным причинам ушли из жизни. Воспитание было коллективным – в строю и индивидуальным, которое проводили младшие командиры, окончившие специальные курсы. Нас научили раздеваться и одеваться за две минуты, вставать в строй с намотанными портянками за 50 секунд, на табуретках укладывать обмундирование в строго квадратной форме с идеальными прямыми углами. Особую гордость училища составляли помещения рот, где была чистота и равнение двухэтажных коек, тумбочек и табуреток. Койки заправлялись белыми покрывалами так, чтобы везде были прямые углы, в том числе и у подушек, наволочки которых ушивались особым образом. Все предметы и вещи подчёркивали тот порядок, который не мог нарушаться никем в стенах училища. Иногда дежурные по училищу, назначаемые из числа командиров рот и взводов, доставали из кармана чистый платок и с его помощью находили пыль или грязь в расположении того подразделения, которое им было чем-либо неугодным. Как правило, такое подразделение лишалось очередного увольнения. Я более четырёх месяцев не был в увольнении, но зато побывал в крематории, на сцене Большого театра, в почётных караулах и во многих других местах, где требовалось присутствие курсантов. Наша красивая авиационная форма вызывала зависть даже у курсантов училища имени Верховного Совета СССР, с которым постоянно было соперничество по строевой подготовке на военных парадах.
