Всего вероятнее, эта мужественная девушка погибла при выполнении рискованного задания. Она выделялась, как мне казалось, необычной красотой и поэтому была слишком заметной в тылу врага.
Возможно, всё было иначе. Пусть люди соприкоснутся с красотой нашего времени и не забывают русских девушек-героинь!
Конец 1943 года
Для страны заканчивался ещё один год тяжёлой, кровопролитной войны. Для меня он не был связан с боевыми действиями и ожиданиями встречи с врагом. Я был в глубоком тылу, жил постоянно под присмотром командиров, меня ежедневно учили и воспитывали в коллективе единомышленников, который помогал жить и переносить все тяготы курсантской службы. Особенно нам тяжело было в начале учёбы, когда мы повторно привыкали к распорядку в училище и когда не хватало обычной еды. Эвакуированное из Москвы училище находилось тогда в городе Сызрань на Волге.
Кормили нас в то время гороховым концентратом, сухарями, проросшим луком и плохой капустой. Спасибо женскому батальону метеорологов, курсанты которого ели меньше нашего и дарили нашей роте бочки с луком и капустой. В воскресные дни обед, как правило, был более калорийным и состоял из трёх блюд, включая кисель. Вспоминается поучительный случай, связанный с желанием досыта поесть, жадностью и переоценкой своих возможностей. В столовой состоялся спор, что курсант Цимбалюк съест три обеда, а если проспорит, то отдаст спорщикам шесть ужинов. Спор состоялся. Я, принимавший участие в этом споре, смотрел, как исчезает мой обед. Исчезли в животе Цимбалюка ещё два обеда. Он с большим трудом допивал последнюю кружку киселя. Рота встала из-за столов.
Победа была за Цимбалюком. Только мы вышли из помещения столовой, как он выскочил из строя и все три обеда возвратились на клумбу с зеленеющей травкой. Больше таких споров не было. Некоторых наших курсантов мы продолжали подкармливать, в чём-то ограничивая себя, – они были откровенно голодными.
Можно вспомнить, как во время утренних построений практиковался осмотр курсантов «на вшивость». Для этого мы снимали нижние рубашки, а командиры отделений тщательно искали в них мелких бескрылых насекомых. В случае наличия запредельного количества вшей рота отправлялась в баню.
Часто нас, курсантов, особенно фронтовиков, посылали патрулировать город, вылавливать дезертиров и других подозрительных лиц. Однажды, когда я был таким патрульным, в комендатуре нам сообщили, что по некоему адресу проживает подозрительный человек, которого нужно поймать и доставить в городскую комендатуру. Мы с большими предосторожностями, зарядив винтовки боевыми патронами, прошли в нужный дом и остановились около двери, ведущей в комнату. Дверь оказалась незапертой. Резко её открываем, и втроём врываемся в комнату. Пахнет чем-то вкусным. За столом совершенно спокойно сидят двое и едят жареную картошку с луком. Запах оказался удивительно знакомым, но я невероятно удивился, когда подозреваемым оказался мой школьный друг Миша Белькинд. А традиционное семейное блюдо, с особым запахом, было приготовлено его мамой. Мы обрадовались, меня пригласили к столу, но прежде были проверены документы. Оказалось, что Моисей Гершевич был ранен в живот осколком мины, а после госпиталя освобождён от воинской службы. Для большего доказательства Миша спустил штаны и показал большой шрам, оставшийся после операции. Мать и сын имели билеты для поездки в подмосковный Долгопрудный.
Ещё перед окончанием боёв на Курской дуге наше училище возвратилось в Москву в свои помещения, рядом со стадионом «Динамо». Первый победный салют мы наблюдали из окошек училища уже в Москве.
25 декабря 1943 года я повторно окончил учёбу в 1-м Московском краснознамённом военном авиационном училище связи. Учёбу я окончил с отличием и имел некоторые привилегии: воинское звание техника-лейтенанта, имел право преимущественного назначения в гвардейские части, занесён в книгу почёта училища, награждён почётным знаком № 7471.
Итак, я – лейтенант. После всего пережитого и надежд на будущее в голове был сумбур, и очень хотелось разделить радость с друзьями и близкими. Как будто чувствуя моё желание и сокровенные мечты, моя заботливая мама приехала в училище и привезла мне пирожное, печенье, конфеты и две четвертинки водки.
Я был готов отметить окончание учёбы с товарищами из классного отделения, но не получилось. Под Новый год выпускникам, проживающим в Москве, разрешили увольнение. К таким счастливчикам относился и я. На моей шинели уже были новые погоны с двумя маленькими звёздочками, которые я с удовольствием рассматривал в зеркале. Появился командир роты и приказал немедленно снять погоны, а ещё пообещал лишить меня увольнения и дать десять суток ареста.
Пользуясь предновогодней суматохой, я успел пройти проходную и доехал до Савёловского вокзала. Где, с кем и как встречать Новый год, я не знал, у меня не было никаких планов. Решил ехать домой в Лианозово. Пригородный поезд только что ушёл. В карманах – закуска и две четвертинки водки. Зашёл в холодный тамбур вагона следующего поезда, где приложился к одной четвертинке. Всё было противно. Пожилая женщина сказала:
– Солдатик, иди садись, поезд отправится не скоро.
Огорчённый и обиженный, уселся на холодную скамейку и стал ожидать отправления. До отправления ещё оставалось много времени, я невольно вспомнил атаманшу Марусю и день моей предполагаемой свадьбы 31 декабря. Это было так.
Заканчивалось лето. Жестокие, кровопролитные бои на всех фронтах перемещались на запад. Для москвичей приближались холода и отопительный сезон.
Наше учебное отделение, состоящее из сержантов-фронтовиков, было направлено на заготовку дров в леса, расположенные севернее города Дмитрова, недалеко от деревни Орудьево. Ротных командиров с нами не было, нам доверяли. Старшим был Саша Животнёв, командир нашего учебного отделения. В лесу пилили и возили на грузовых автомашинах на ближайшую станцию полутораметровые заготовки толстых брёвен, варили себе еду на костре, а спали в армейской палатке на солдатских койках. Еды было достаточно, а курсант Лизунов готовил нам из американской тушёнки и местной картошки вкусное блюдо.
В некоторые вечера ходили в дальнюю деревню на танцы. Хотя танцорами мы в то время были никудышными, однако посещать танцы было интересно.
Танцы были каждый вечер, собирали много народа, как из местных деревень, так и работающих на лесоповале. Для танцев был выделен недостроенный дом без дверей и оконных рам, но с чистым полом и скамьями вдоль стен. Освещение было от керосиновой лампы, а музыкантами были гармонист и патефон.
В один из вечеров ко мне подошла девочка в кофточке с широкими, длинными рукавами и в короткой, по тем временам, юбке. Она уверенным, приятным голосом сказала:
– Кавалер, я приглашаю тебя танцевать.
– Здесь темно, много народа, а я плохо танцую, – ответил я, смущаясь и пытаясь ей отказать.
Она подошла совсем близко и почти на ухо сказала:
– Ничего, я тебя научу, главное – шевели ногами.
Затем она смело взяла меня в свои крепкие руки, водила среди других пар и ещё объясняла особенности передвижения ног при фокстроте, танго и вальсе-бостоне. Я старательно передвигал ногами и с трудом запоминал премудрости этих танцев, но был доволен появлением такого учителя. Это был мой первый учитель танцев.
