На диван ко мне прыгнула Муська, потёрлась о плечо. Кушать хочет. С этим романом я совсем позабыл о своей кошке. Я встал, насыпал в миску корма, потрогал рукой чайник — остыл. Стоит ли снова его разогревать? Да, наверное, стоит. Посмотрел на часы — половина пятого. Поздно. Как же быстро летит время, когда мысли в голове клокочут. Вроде бы прошло всего несколько минут, а, поди ж ты, уже вечер.
Я сделал бутерброд, надкусил. Весь день ничего не ел, просидел за ноутбуком, а сегодня встреча в литклубе и Анна… Не знаю, когда вернусь домой, надеюсь, что поздно. Но пока у меня есть ещё час, чтобы собрать мысли в стройный ряд предложений и выразить их на бумаге, то бишь, на мониторе. С чего начать? Первое предложение самое главное, именно по нему читатель судит о книге, и если получится нечто корявое, бессмысленное, он просто закроет книгу и в следующий раз, встретив имя этого автора на обложке, пройдёт мимо. Как сделать так, чтоб интерес не пропал с самого начала? Что написать?
Я доел бутерброд, сдул крошки с клавиатуры. Начнём…
Нет, это не маразм, сорок два года возраст для маразма неподходящий, рано. Но когда я решил уехать жить в деревню, именно это определение слышал чаще всего. Мои друзья, мои боевые товарищи стучали пальцем по виску и кривили губы. Только Саня Васьков кивнул понимающе:
— Давай, — и за это я был ему благодарен.
Однако большинство высказались однозначно:
— Дурак!
Пусть так. Спорить или доказывать что-то я не стал, они не поймут меня, а я не хочу слушать их доводы, поэтому… Грузовичок, перевозивший мои пожитки, остановился у подгнившего забора, из-за которого выглядывало нечто похожее на избушку с двумя окнами по фасаду. Вокруг избушки, как bonus, кучки грязного снега, сухой ковыль и яблонька у покосившейся беседки. Вот и всё, здесь, на этом куске заброшенной земли, я проведу остаток моей жизни. Как это звучит — остаток моей жизни. Словно отложенный приговор…
Писать я начал от первого лица. Это получилось само собой, без умысла. Перечитав написанное, я решил, что пусть так и будет. В конце концов, не столь суть важно от какого лица пишется роман, от первого или третьего, главное, чтобы читатель поверил автору.
Я взглянул на часы: тридцать пять минут шестого. Чёрт, опаздываю! Быстро оделся: рубашка, брюки, ботинки. Ботинки не мешало бы почистить — а, сойдёт — выскочил на улицу. Возле забора стоял мопед, если ехать на нём, то как раз успею. Но куда его девать, если Анна вдруг согласится провести этот вечер со мной? Оставить у библиотеки, а потом возвращаться? Нет, поеду на автобусе. Не беда, если немного опоздаю.
Позвонила мама. Я вздохнул и спросил с раздражением:
— Да?
— Ты сегодня какой-то недовольный.
— Мам, я тороплюсь. Говори, что хотела.
— На днях я разговаривала с Вадимом, он хочет к тебе приехать.
— Знаю.
— Ты готов его принять?
— Мам, это мой сын. Конечно, готов. Что за вопросы?
— Ну хорошо, я просто уточнила.
— Надеюсь, он позвонит перед тем как приедет?
— Обязательно позвонит. Твой номер у него есть.
Я выключил телефон. Если приедет — хорошо, не приедет, тоже ничего страшного. А вообще странно, что он решил навестить отца. С чего вдруг? Столько времени не общались — почти не общались — и вот на тебе.
Подошёл автобус. Хорошо хоть ждал не долго, а то когда очень нужно, так сразу включается закон подлости. Я сел на переднее сиденье. Пассажиров было мало. Позади меня трое мужичков в застиранных пиджаках говорили негромко о превосходстве дизельных моторов над бензиновыми. Рядом с ними подростки, мальчик и девочка, лицами похожие друг на друга. У мальчика в руках удочка, у девочки в кулачках проволочка, на которую нанизаны окуньки. Оба чумазые, уставшие, но довольные. Напротив меня вздыхала, глядя себе на руки, пожилая женщина. У её ног стояли две больших котомки, из которых выглядывали луковые перья и бутоны садовых цветов. И ещё сильно пахло клубникой. Для неё сейчас самое время. Люблю клубнику. Надо как-нибудь зайти на рынок, купить стаканчик, побаловать себя.
Я сошёл на Центральной площади и по переулку вышел на Вокзальную улицу. Дверь библиотеки была приоткрыта. Я поднялся по ступеням, заглянул в коридор. Пусто. В прошлый раз меня встречала женщина в кашемировой кофте, а сегодня никого нет. Впрочем, куда идти я знаю, так что обойдёмся без встречающих.
Заседание, или как там можно назвать общение литераторов, началось. Возле микрофона стоял полный мужчина и читал сочинение на школьную тему. Я прислушался. У него получалась какая-то запутанная история, где девочки наряжали ёлку, а мальчики им мешали. Строгая учительница всячески порицала мальчиков, но в душе гордилась тем, что её ученики очень дружные. В общем, полная жуть. Но слушали толстяка внимательно. Геннадий Григорьевич сидел в первом ряду, возле него Мария Александровна. У окна, прислонившись плечом к откосу, стоял Илья. Интересно, а почему он один, не с Анной? Поссорились?
Анна сидела на последнем ряду. Увидев меня, призывно махнула рукой.
— Вы опоздали.
Я сел рядом.
— Прошу прощения. Работал над романом. Надеюсь, своим опозданием я никого не обидел?
— Вы взялись за роман? — в её глазах заблестел интерес. — Расскажете мне о нём?
— Пока ещё рано рассказывать. Набросал пару эпизодов, сам не знаю, куда их вставить. Когда напишу несколько глав, обязательно дам вам почитать. Мне необходимо знать ваше мнение.
Ей это польстило.
— Вы меня заинтриговали. Только хочу сказать сразу, что любое насилие, даже косвенное, мне не нравится. Вы понимаете? И смерть. Её быть не должно! Многие авторы любят убивать своих героев, особенно в конце, олицетворяя подобным образом несоответствие героя окружающему миру. Но это же глупость, правда?
Я почему-то вспомнил Ульяночку с её непреложным запретом пить воду из речки. Согласен, чистота проточной воды редко соответствует общепринятым нормам, так же как и глубина сюжета не всегда доставляет читателю полное удовлетворение, однако право автора заключается в том, чтобы самому решать сюжетные задачи, ибо именно автор и никто другой знает, как его герои должны выглядеть и что с ними должно случится. Главное, донести до читателя заложенный в произведение смысл, поэтому пожелание Анны меня немного покоробило. Я нахмурился и спросил с оттенком детской обиды:
— Вы сейчас про госпожу Каренину?
Можно было, конечно, привести иной пример, скажем, Дездемону или Жоан Маду, но Лев Николаевич русской душе как-то ближе, да и в голову он всегда приходит раньше зарубежных коллег.
— Вы о чём? — удивилась Анна.
— Так, ерунда. Не обращайте внимания. Я снова пытался пошутить и снова у меня не получилось.
— Я так и подумала. Вы совершенно не умеете шутить.
