— Успею, — сказал я.
Анна недоверчиво покачала головой.
— Вы уверены?
— Конечно, но если хотите, — я расплылся в улыбке, — мы можем сделать это вместе. Как насчёт сегодняшнего вечера? Вдвоём мы точно успеем.
Снова я сказал что-то не то и не так. Анна вздохнула и повернулась к Вадиму.
— Мой сын, — вот уже в который раз за сегодняшний день представил я его, и в душе опять загорелась гордость — мой сын! Если бы каждый человек в зале подошёл к нам, я бы не устал повторять эту фразу.
Анна улыбнулась.
— И давно он ваш сын?
— Двадцать два года, — признался я. — Зовут Вадим, учится в политехническом, но мечтает стать литературным критиком.
— Хорошая мечта. Добро пожаловать в наш клуб, Вадим.
— Роман Евгеньевич! — окликнули меня. Я обернулся, за спиной стояла Мария Александровна. — Добрый вечер, Роман Евгеньевич.
— Добрый, — согласился я.
— Роман Евгеньевич, вы не могли бы подойти к Геннадию Григорьевичу?
Я прижал к груди ладонь.
— Мария Александровна, для вас хоть к Геннадию Григорьевичу, хоть к горе, хоть в омут с головой!
— В омут не надо, — отказалась Мария Александровна, — хотя идея интересная, я об этом подумаю.
Редактор «Пужанского вестника» уже освободился от назойливости толстого инспектора. Он сидел, наклонившись немного вперёд, и покусывал губы, наверное, обдумывал прочитанное. Когда я подошёл, он кивнул на соседний стул:
— Садитесь Роман. Максим Андреевич сейчас прочтёт нам свой новый рассказ, мне кажется, это по вашей части. Послушайте внимательно, и если можно, дайте свои комментарии.
Я ещё не пропустил ни одной встречи клуба. Многих его участников я знал в лицо, кого-то даже по имени, и Максимом Андреевичем, если не ошибаюсь, именовали толстого инспектора. Что ж, послушаем. Месяц назад я уже слушал один его рассказ. Не помню названия и сюжет, хотя какой там мог быть сюжет, набор куцых образов кое-как сшитых суровыми нитками, но, будем надеяться, что в этот раз автор выдаст нам нечто более яркое и складное.
Максим Андреевич прищурился, словно страдал близорукостью, выставил перед собой планшет и начал читать. В первых же строках он сообщил залу, что главный герой рассказа — статный мужчина, проработавший пятнадцать лет в пожарной охране и достигший в своей работе больших успехов. Меня это насторожило; я подался вперёд, прислушиваясь к каждому слову и к каждой интонации автора. Не часто балуют литераторы публику рассказами подобной направленности.
По ходу сюжета портрет главного героя раскрывался больше. Начальство относилось к нему с уважением, сослуживцы боготворили, а жена души в нём не чаяла. Нормальный такой портрет бравого пожарного, состоящего из одних только доблестей и нагрудных значков за успехи в труде и храбрость. Было у нас в части нечто подобное, правда, на пожарах тот товарищ активностью не отличался, а награды получал благодаря исключительной общительности с вышестоящим руководством, что тоже не каждому под силу. Кульминация рассказа заключалась в том, что герой совершил подвиг — куда ж без этого. Рабочие ремонтировали крышу, разлили гудрон, случайный окурок, крыша загорелась, а наш герой всё потушил и всех спас. Браво.
Максим Андреевич судорожно выдохнул и поклонился, поставив точку в конце рассказа. Зал разродился аплодисментами. Максим Андреевич постоял немного — я ничуть не сомневался, что овации он воспринимает как необходимое приложение к своему таланту — и спросил:
— Если у кого-то есть вопросы…
Я поднял руку.
— Разрешите?
— Пожалуйста.
Я встал. Мне ещё не доводилось выступать с комментариями по поводу услышанного. Большая часть прозаических текстов не дотягивала до среднего уровня и годилась разве что для мусорной корзины, поэтому выступать с отзывами я не торопился. Но сегодня — Геннадий Григорьевич прав — тема рассказа полностью моя, и оставить её без ответа я не мог.
— Не хочу говорить о художественной составляющей вашего рассказа, — начал я, — ибо нельзя говорить о том, чего нет. Но вот поговорить о происходящих событиях можно. Вы, например, пишите, что пожарный стоит по щиколотку в расплавленном гудроне и льёт воду куда-то там — неважно куда. Вы хоть знаете, что собой представляет расплавленный гудрон и что произойдёт, если на него вдруг попадёт вода?
Максим Андреевич смотрел на меня оторопело. Мой напор его удивил и обескуражил. Думаю, ещё никто не осмеливался говорить о его рассказах в таком духе, поэтому он выдавил из себя с хрипом:
— Что?
— Взрыв. Маленький взрыв. И пожарного окатит с ног до головы этим самым гудроном. В лучшем случае он станет похожим на леопарда, в худшем — получит серьёзные ожоги. Поэтому он никак не может тушить гудрон водой, он же не самоубийца. Согласны?
Всё это я сказал резко, без иронии, но с огромной долей уверенности в своих словах, так что Максим Андреевич не сразу нашёлся, что ответить.
— Эта история… — он вытащил из грудного кармана пиджака носовой платок и провёл им по красным щекам, потом скомкал платок и сунул его в карман брюк. — Вы знаете, эта история взята из жизни. Я разговаривал с реальным человеком, который сам тушил тот дом, сам видел всё…
— Вас обманули, — отмахнулся я. — Такого в принципе быть не может. Есть законы физики, химии, есть техника безопасности при работе с легковоспламеняющимися веществами — этого никто не отменял, и ни один пожарный, поверьте, не станет делать того, что делает ваш герой. К тому же наша славная обувная промышленность ещё не создала такой обуви, в которой пожарный может стоять в кипящем гудроне.
— Вы там были?
— Для того чтобы понимать непреложность некоторых вещей, не обязательно находиться рядом с ними. Существует такое понятие, как «реальность», что с латыни можно перевести как нечто «действующее», «настоящее», «существующее вообще», а ваш рассказ к этому понятию не имеет никакого отношения. Всё вами написанное является выдумкой, хотя вы позиционируете свою работу именно как «реальность». Обратите внимание, даже диалоги между героем и его коллегами более напоминают дешёвое американское кино: «Ес, сэр!», «Так точно, сэр!», «Мы надерём этому пожару задницу, сэр!». Но мы-то живём в России, где душа и непринуждённость всегда присутствуют в общении между людьми. Вы же превратили русского человека в закомплексованного истукана, у которого полностью отсутствуют и живая речь, и мимика, и внутренние переживания. Вы когда-нибудь заходили в пожарную часть? Когда-нибудь слышали, как разговаривает между собой дежурный караул? Это же нечто! Отточенный до безупречности литературный язык мешается с отборным матом и научными терминами. Своим рассказом вы обезличиваете пожарную охрану, во всяком случае, ту её часть, которая в любое время дня и ночи жействительно готова идти надирать пожару задницу.
Кто-то дёргал меня за рукав, но я был слишком увлечён, чтобы обращать на это внимание. Обычно я не любитель развёрнутых рецензий, так, лёгкая агрессия напополам с недоверием в виде коротких ремарок, но сейчас меня словно вдохновляло что-то: я был готов говорить без умолку.
