— Микиткино займище.
Название не говорило мне ни о чём. Не хочу сказать, что я большой знаток местной топонимики, я даже наименования улиц в Пужанах не все выучил, чего уж говорить о лугах и прочем, так что спрашивал из пустого любопытства.
— И за что его так прозвали?
Мельком вдруг подумалось, что было бы смешно услышать некую историю любви крестьянской барышни к городскому Дон Жуану. Как они встретились тёплым вечерочком, как миловались и клялись любить друг друга до смерти, а в итоге он её обрюхатил и укатил в неизвестность. Сюжет не нов: он подлец, она наивная дура, он в город, она в озеро — классика. Но Лёха ответил более чем обыденно.
— Да здесь дальше по краю деревенька стояла. Микиткино. От неё и название.
Что ж, не угадал. А жаль, можно было на реальных фактах накатать неплохой рассказик. Ну ничего, глядишь, иная история сыщется.
— Лёш, а я слышал, у вас какие-то развалины есть старинные. Правда?
— Есть. Только это в другую сторону.
Мы перетащили вещи к шалашу. Серёня переобулся в болотные сапоги, вынул из коробки выводок искусственных уток, унёс их к озеру. Лёха расчехлил ружьё. Каждый мужчина, даже если он не разбирается в оружии, некоторые моменты понимает на уровне интуиции. Понял это и я — ружьё было полуавтоматическое, пятизарядное и не дешёвое. Лёха несколько раз вскидывал его к плечу, вёл по горизонту и щурился, как будто выцеливал кого-то. Минут через десять вернулся Серёня, достал старенькую одностволку. Я разглядел фигурную насечку с серебряными вставками на цевье и прикладе. Тоже, наверное, не дешёвая.
Никогда я не бывал на утиной охоте, только смотрел фильм по пьесе Вампилова, но там всё происходило по-иному сценарию. Там и охоты не было, одни разговоры. Здесь же больше молчали, лишь иногда обменивались короткими фразами, смысл которых я не всегда понимал.
На подготовку ушло около часа. Охотники выстроились вдоль по берегу озера шагах в десяти друг от друга, гудели поочерёдно в манки и вглядывались в серое небо. Мне было скучно. Вся моя задача сводилась к тому, чтобы сидеть у шалаша и не шуметь. То же самое я мог делать и дома. Лучше бы дали по консервной банке выстрелить. Но когда я озвучил эту идею, Лёха покачал головой и сказал, что оружие не игрушка. Согласен, не игрушка, да только и я не ребёнок. Никогда больше не поеду с ними на охоту, как бы не уговаривали.
Время шло, ружья молчали, я злорадствовал. От земли потянуло сыростью. Надо бы развести огонь, согреться, заодно подвесить котелок, вскипятить чаю — не вечно же мои охотники будут в небо смотреть. Рядом лежало несколько коряг, принесённых к кострищу божьим промыслом и чужим умыслом. Для костра они не годились, слишком крупные, здесь для начала топор нужен. А ещё можно сходить в лес за хворостом. Я поднялся. На фоне затухающего вечера лес уже не казался тихим и светлым, скорее, пасмурным и настороженным. Из-за каждого дерева, из-за кустов выглядывали дикие звери. Их глаза отражали зелёные искры и словно бы говорили: иди к нам, иди. И я не пошёл, побоялся. Уж лучше дрожать от холода, чем от страха.
Взгляд упал на мешок с углём. Я подхватил с земли острый сучок, попробовал разорвать горловину. Лёха услышал, обернулся.
— Тихо!
— Холодно, — пожаловался я.
— Терпи.
Солнце чиркнуло косыми лучами по облакам и скрылось окончательно. Охотники, так и не выстрелив ни разу, вернулись к шалашу. Молчаливые. Серёня положил ружьё, снял патронташ и взялся рубить коряги. Галыш сходил к машине, принёс два шерстяных одеяла, одно бросил мне.
— А сразу нельзя было? — с негодованием вопросил я.
Галыш не услышал. Он повернулся к Серёне и сказал виновато:
— Да ладно, всё равно уж теперь…
— Парочка чуть дальше пролетела, — вздохнул Лёха. — Я видел. Можно было ещё подождать.
— Чего ждать-то? — прошипел Серёня. — Я вам сразу говорил: на Дальнюю пойму едемте. Там вся охота. А сюда уж два года не ездят.
— Ну да, скажешь ещё. Васька Коновалов с братьями отсюда и не вылазят. Они по-твоему дурные что ли?
— Вот уж точно дурные!
Эта небольшая перепалка объясняла настроение Серёни — его не устраивало место. Мне, признаться, оно тоже не нравилось, но по другой причине, однако меня никто успокаивать не собирался.
— Ладно, на утренней зорьке попробуем, — примирительно сказал Лёха.
Галыш сложил дрова пирамидкой, подложил под основание несколько щепок и чиркнул зажигалкой. Огонь занялся неровно и неуверенно, красные язычки приподнялись, опалили сухую древесину, но загораться не спешили. Галыш сунул кусок бересты, подул. Внутри пирамиды щёлкнуло, загудело, вытравило из себя серый клок дыма, и пламя наконец-то поползло вверх. По периметру нашего лагеря разом протянулась защитная линия, отделяя светлую сторону от тёмной, а в душе у меня опять начала собираться тревога. Никогда, наверное, не избавлюсь я от этого чувства, слишком уж оно профессиональное. Каждый раз при виде открытого огня или чувствуя запах дыма я вздрагиваю и начинаю озираться, покуда не найду источник угрозы.
Галыш поставил треногу, подвесил над огнём котелок. Я вдруг почувствовал, что очень сильно хочу есть. Давно я не испытывал такого голода. Я смотрел, как Галыш заваривает пшено, как заправляет кашу тушёнкой и мысленно торопил его: быстрее, пожалуйста быстрее! Чтобы немного отвлечься, я встал, дошёл до озера, послушал, как гуляет рыба, и пожалел, что не взял с собой удочку. Охота не получилась, но рыбалка могла выйти замечательная. Есть смысл приехать сюда одному, на мопеде, тем более что путь под берёзки мне отныне заказан. Меня там не ждут. А здесь вон как рыба плещется.
К костру я вернулся вовремя. Галыш снял котелок с огня и устраивал его в земляной лунке. Я сел поближе, взял ложку. Подумалось, что котелок слишком уж маленький для такой компании; четверо голодных мужчин опустошат его за пару минут… Чтобы мне так не думалось, Серёня выложил дополнительный припас: колбасу, помидоры, малосольные огурцы. Лёха достал фляжку с водкой, пластиковые стаканчики, плеснул в каждый на два пальца. Мы выпили без тостов, не чокаясь, для аппетита, хотя на последний жаловаться не приходилось. Я ждал, что Лёха нальёт ещё, но он завинтил фляжку и убрал в рюкзак. В этой компании охотились не ради выпивки, а ради добычи.
Отужинав, мы сели вокруг костра. Стемнело быстро и окончательно. Как же рано темнеет в августе. Да нет, какой август — считай, уже сентябрь. Ещё немного — и осень начнёт писать свои романы дождевыми каплями на оконных стёклах. Я ждал этого времени целый год, и вот оно пришло. Рад ли я этому?
Серёня подкинул в костёр ещё несколько полешков, огонь оживился и заиграл на наших лицах красными всполохами. Галыш о чём-то рассказывал. Я прислушался.
— …и тогда мы встали рядочком. Слева Коля Чириков, справа Василич. И только у Василича ружьё пулями заряжено! Ладно, бог с ним, стоим, ждём. Ветки трещат, грохот как от копыт, ну точно лось. Ладони вспотели, я их давай о брюки вытирать. Наконец-то, ну наконец-то, уж и не чаяли… И слышу только — колокольчик. Дзинь-дзинь, дзинь-дзинь. Думаю: с каких это пор лоси по лесу с колокольчиками ходить стали? Кусты раздвигаются, и нас выходит корова! Мужики, мы чуть корову не подстрелили!
