Лёха посмотрел на меня так, словно я чего-то не понимаю, но прояснять не стал.
— Ладно, а с Зойкой-то у вас чего?
— Ничего. Заходил на днях в кафешку, даже словом не перемолвились.
— С кем заходил?
— Со знакомой и с дочкой её. Посидели, кофе попили, бутерброд съели.
— Тогда понятно.
— Что понятно?
— Я ж говорил, у неё виды на тебя. А ты со знакомой. А у Зойки характер не лучше Серёниного.
Мне, признаться, сейчас было не до женских истерик. Я устал: разговор с Арбатовыми, неопределённость с романом, с моим будущим — всё это угнетало, и Лёхино расследование на счёт того, у кого какой характер, меня раздражало. Надо было заканчивать, и я сказал, стараясь говорить резче:
— Знаешь, Лёш, я ей ничего не обещал. А то, что переночевал в тот раз, так это меня Серёня затащил, пусть с него и спрашивает. Виды! Знаешь, где я видел её виды?
— Ну я так примерно Серёне и объяснил. Он, конечно, злится пока, но всё равно уже успокоился. Ну, в смысле, драться уже не хочет. Но ты всё равно с ним поосторожней, мало ли чего ему в голову втемяшится. Лады?
Я кивнул, обещая, что непременно буду вести себя осторожней, и повернулся к калитке, но Лёха придержал меня за рукав.
— Погодь, Ром, — он замялся, как школьник перед учителем. — Это, слышь… тут, в общем, говорят, что ты чё-то там про наш город пишешь. Правда? Мне-то, знаешь, по барабану, я не читатель, а вот Люська просит. Ты говорил тогда, что, вроде, не любишь, когда ещё не дописано, а просят…
Не помню, чтобы я говорил нечто подобное, наоборот, старался использовать любую возможность, чтобы узнать мнение обычного читателя ещё до того, как выложить текст на всеобщее обозрение. Люська, конечно, не профессионал в литературе, но она именно тот самый обычный читатель, для которого я пишу, и ещё не известно, кому от такого прочтения будет лучше.
— Ты не обижайся, Ром, но Люська, знаешь, села на уши: сходи да сходи. Вот я и это, спросить решил: может дашь ей почитать?
Я немного приободрился.
— Дам, не жалко. Для того и пишу, чтоб читали. А кто говорит? Просто интересно. Я ещё нигде роман не светил, а слухи уже лезут.
— Кто говорит… Ты чё, Ром, маленьких городков не знаешь? Все говорят.
— А, ну раз все, тогда ладно. У тебя флешка есть?
— Флешка? Зачем?
— Текст скину.
— Не, Ром. Чё нам флешка? Давай так: не люблю я эти компьютеры, да и Люська тоже не любит. Только глаза портить. Может у тебя на принтере распечатанное есть?
— Распечатки нет и… — Впрочем, чего не сделаешь ради читателя, лишь бы читал. — Ладно, зайду завтра на почту, распечатаю и принесу. Нормально?
— Нормально, — Лёха расплылся в улыбке.
На том и расстались. В дом я заходить не стал, сел в беседке. Хорошо здесь дышится, особенно густым сентябрьским вечером. Кто бы ещё чаю принёс. И ноутбук. В голову снова полезли мысли, образы, сюжеты, и желание быть таким как все исчезло само собой. Перед глазами, как живая картинка, проявилась история, рассказанная Геннадием Григорьевичем. На пустыре за городом я увидел подростков, складывающих автомобильные покрышки, рядом девчушка в красном пальто в обнимку с плюшевым медвежонком смотрит на них и ждёт. Долговязый мальчишка чиркнул спичкой, и в небо пополз чёрный дым, вытянул из души грусть и тревогу. Стайка снегирей опустилась на запорошенную снегом рябину…
Я поставил локти на стол, закрыл лицо ладонями. СтОит ли эта история того, чтобы записать её на бумаге? Будет ли она интересна читателю, или только рассказчику, или автору? Оправдает ли потраченное время? Я выпрямился, запрокинул голову. Дым уходит в небо. Нет, Геннадий Григорьевич говорил, что они делали это на Масленицу, значит, провожали зиму, значит, зима уходит в небо. И лучше всего без всех этих глаголов… Да, именно так — зима в небо. Надо попробовать на досуге.
Глава 17
С утра я отправился на почту. Двухэтажное кирпичное здание старой постройки находилось в проулке по соседству с редакцией «Пужанского вестника». Фасад смотрел на Центральную площадь, но заходить надо было со двора. Я подошёл ко входу; две работницы — одна женщина в возрасте, другая почти девочка — стояли у дверей и вздыхали о личных проблемах. Я взялся за ручку.
— Не работает почта, — тут же сообщила та, что постарше. Сообщила не очень вежливо, но я и не удивился, ибо почта наша никогда вежливостью не отличалась.
— В самом деле? — усомнился я. — Но на вывеске написано, что почта работает.
— А вот тут написано, что не работает! — ткнула она пальцем в маленькое объявление расположенное где-то на уровне моего живота. — Что не понятно?
Чтобы прочитать объявление, мне пришлось наклониться и прищуриться.
— Да в общем-то, всё не понятно. Крупными буквами на вывеске вы пишите, что работаете, а мелкими, что не работаете. Где логика?
Мне показалось, что понятие «логика» обоим работницам не знакомо. Они переглянулись и та, что постарше, снова пошла в наступление.
— Мужчина, вы что, не понимаете русского языка? Вам же говорят: не работает! — и повторила. — Что не понятно?
Нет, переубедить, а уж тем более договориться с почтовым работником, задача не просто тяжёлая — неразрешимая, поэтому я не стал идти на обострение конфликта, а предпочёл отступить с достоинством.
— Теперь всё понятно. Что ж вы сразу мне так не объяснили? Не работает, значит, не работает. Только один вопрос, если можно: где бы мне текст с электронного носителя распечатать?
Та, что постарше, задумчиво пожевала губы. Лицо её разгладилось, подобрело, грудь стала вздыматься высоко и ровно.
— В газете можно, — выходя из задумчивости, сказала она, — вот тут за углом. Но они тем, кто с улицы, не распечатывают. А ещё можно в универмаге у рынка. Там закуточек есть возле одёжного отдела.
Закуточек, если я правильно понимаю, это что-то в углу с ксероксом и с человеком, который этот ксерокс включает. Ага. До рынка тут рукой подать. В редакцию, конечно, ближе, но я же с улицы, а в последнее время вообще как будто с другой планеты, так что лучше на рынок. Я поблагодарил почтмейстерш и отправился в универмаг.
Задал мне Лёша задачку. С монитора ему не читается, бумагу подавай. Бегай теперь по городу, ищи, мучайся… Но если честно, то мне приятно, что роман мой начинает пользоваться успехом — пусть только среди друзей, я бы даже сказал: среди ограниченного круга друзей, — но-таки пользуется! Ещё парочка человек, и круг расширится. Подтянутся знакомые, знакомые знакомых, совсем не знакомые, и так по спирали, по гиперболе — и однажды проснусь я в своей избушке на улице Светлой великий и знаменитый. Отрадно.
До универмага я добрался быстро. Спросил у охранника, где у них ксерокс, тот указал пальцем направление, зевнул и переключил внимание на плакат с Джессикой Альбой. Полная женщина с рыжими завитушками на голове приняла у меня флешку, спросила сколько экземпляров печатать. Я попросил один. Пока она суетилась, я, глядя на неё, подумал: почему мне так везёт на рыжих? Сначала Зойка, теперь вот эта. А до того была бывшая. А пошёл бы этот цвет Анне? Я представил её в косынке из-под который выбивается медово-тёплый локон… Да, наверное бы, пошёл. Хотя… хотя какая разница, какого цвета у неё волосы. Если ты любишь женщину, то рост, цвет, вес, возраст и размер обуви имеют значение лишь для её гардероба.
