Меня окликнули.
— Рома.
Это была Нюрка. Она стояла поникшая, продрогшая, со своей неизменной вымученной улыбкой и походила сейчас на мокрого котёнка из дешёвых душещипательных рассказиков. У меня возникло желание погладить этого котёнка, отнести домой, напоить молоком, а потом долго думать: зачем я его взял?
Но напрашиваться ко мне домой Нюрка не стала.
— Вот, — она протянула мне старую тетрадь в сорок восемь листов. — Просил тебе чтоб отдала. Говорил, если не дай бог, так чтоб только тебе.
Я взял тетрадь, подержал в руках и сунул за пазуху. Что в ней, я догадывался, но открывать её здесь, на кладбище, посчитал неуместным. Неправильным. Открою дома, когда вся эта похоронная горячка сойдёт на нет и забудется. А пока… Я посмотрел Нюрке в глаза, такие большие и открытые и… Почувствовал себя неправым. С губ непроизвольно сорвалось.
— Нюр, ты прости меня…
Она быстро-быстро замотала головой.
— Что ты, Ром. Что ты! Нет. Ты-то в чём виновный? — и попятилась от меня.
Я бы мог сказать в чём. Мог… Надо будет вымарать из романа сцену, где мы с Нюркой, в смысле, с Нюськой. И вообще убрать её. Добавлю какую-нибудь доступную, безотказную, без всяких моралей и вымученных улыбок и совершенно свободную деваху. Разбитную и пьяную. Так будет проще.
Рабочие установили крест, кладбищенский смотритель подступил к Лёхе, прищурился. Лёха полез в карман, достал тысячу. Повернулся ко мне, махнул: идём. Я не пошёл.
— Ты чего, Ром?
— Вы езжайте, я потом…
— Здесь до города четыре километра. Если опять дождь?
— Не размокну.
Лёха не стал меня уговаривать.
— Ну смотри.
Я подождал, когда автобус уедет и повернулся к смотрителю.
— Уважаемый, не подскажешь, где могилка Натальи Нелюбович?
Смотритель глянул на меня с прищуром, как на Лёху, может быть ждал, что я предложу ему денег за информацию. Но я не предложил, а он или постеснялся спросить, что вряд ли, или подумал, что с меня взять нечего, и кивнул в сторону главного прохода.
— Иди по той аллейке. Третий поворот направо. Там найдёшь.
Я нашёл. Не быстро. Дважды сворачивал не в ту сторону, возвращался, снова сворачивал не туда, но всё-таки нашёл. Остановился перед могилой, постоял, достал из кармана десятирублёвую купюру. Десять рублей — половина билета на автобус. Скрутил купюру в трубочку, верхний край аккуратно разорвал на четыре части, получилось нечто вроде цветка. Положил под крест.
— Вот и свиделись, тётушка.
Без внимания, без доброго глаза могилка зачахла. Осыпались края, крест покосился, трава вокруг пошла в рост — такое запустение, будто у покойницы никого близких не осталось. А всего-то год минул. Я присел на корточки, стал щипать траву. Бесполезно, голыми руками ничего не сделаешь. Поднялся, осмотрел крест. Фотография выцвела, имя и даты едва видны. Надо прийти сюда ещё раз, специально. Взять мотыгу, краску, обновить всё. Сделать новую фотографию. Только бы время найти.
Снова начал накрапывать дождь. Я поднял воротник и направился к выходу. Оглянулся, нет ли машин поблизости, не плохо бы напроситься к кому-то в попутчики — может быть зря я не поехал со всеми? — нет, пусто, и на стоянке, и на дороге. Ладно, не страшно, всего-то четыре километра. Я же обещал Лёхе, что не размокну. Пошёл. Навстречу попалась похоронная колонна. Эта была многолюдней, богаче, с духовым оркестром. Но лица провожающих такие же поникшие и серые. Я проводил колонну взглядом и подумал, что никакие оркестры, дорогие гробы и венки с золотыми оплётками не сделают потерю родного человека хотя бы на чуточку легче.
Уже перед самым городом меня прижала к обочине полицейская «Лада». Маяки на крыше мигнули сине-красным, и гудок сирены, короткий и противный, резанул по нервам. Я остановился и подумал ненароком: может господа полицейские решили подвезти одинокого пешехода до дому? Я промок и был бы благодарен им за это.
С пассажирского места вышел человек в плаще и фуражке, козырнул мне.
— Капитан Голубев, — представился он. — Что вы здесь делаете?
Его слова прозвучали слишком официально и на фоне поникших и полуосыпавшихся берёзок казались холодными. Я попробовал придать им теплоты.
— Странный вопрос. Что я могу делать на дороге днём… Ну, наверное, дышу мокрым воздухом.
Полицейский теплоту не почувствовал, а лишь посмотрел на меня строже.
— Документы, пожалуйста.
Я развёл руками.
— Вы знаете, товарищ капитан, мои документы лежат дома в комоде. Так уж получилось. Арестуете меня за это?
Последняя фраза была лишней, и я пожалел о ней сразу, как только произнёс. Человек в форме, у которого настроение подстать погоде, не способен адекватно реагировать на ситуацию. А этот капитан точно был не в настроении. Возможно, нагоняй от начальства получил, или по жизни такой нахохленный, но в любом случае отыграться он решил на мне.
— Документы необходимо носить с собой! — отчеканил он. — Прошу проехать в отделение для выяснения личности. Садитесь в машину.
Я проявил законопослушность, не стал доказывать что-то недоказуемое, хотя менторский тон этого полицейского меня уязвил. Но во всём происходящем надо искать хорошее, а в данный момент хорошее заключалось в том, что я мог наконец-то спрятаться от дождя и немного согреться.
До сегодняшнего дня я понятия не имел, где находится отделение полиции, не было нужды в таких познаниях — оказалось, всё на той же площади Центральной. Она, как магнит, притянула, а вернее, впитала в себя подобно губке, все службы и управления города. С одной стороны это удобно. Понадобилось решить какой-то вопрос с властями, всё, так сказать, в шаговой доступности. А с другой — вдруг война? Одна бомба — и нет властей. Анархия, паника и никакой обороны. Приходи проклятый враг, бери нас голыми руками.
Но это всего лишь прелюдия, смешливое утешение для уязвлённой гордости. Прибыв в отделение, капитан Голубев указал мне на банкетку напротив окна дежурного и велел ждать. Я сел, набираясь терпения, осмотрелся: фотографии преступников на стенах, застеклённый шкаф с кубками, несколько посетителей с потухшими лицами. Что ж, вот я и в тюрьме. Ещё никогда не доводилось мне входить в конфликт с силовыми ведомствами, сегодня это произошло впервые. Я не нервничал, не боялся, потому что проступок мой тянул при самом фатальном варианте на штраф. Но… Но воображение литератора искало образы. Я примерил на себя тяжесть оков, прочность решёток, почувствовал вкус баланды, запах отхожего места и, как апогей, полицейский произвол, выразившейся в любопытных взглядах проходивших мимо работников отделения. Сколько людей — умных, интересных, талантливых — провела судьба через тенёта казематов: О.Генри, Достоевский, Сервантес, Уайльд. Хорошая компания. С такими людьми посидеть можно.
