Шагая по тротуару и разглядывая разноузорье наличников на фасадах, я всё равно чувствовал себя плохо. Похмелье тела прошло, но похмелье души никуда не девалось. Ощущение такое, будто вляпался в грязь, очистился, но на ботинках немного осталось — то ли пропустил, то ли не заметил — и вот эти остатки продолжают тебя пачкать, отсюда неприязнь к самому себе и раздражение. Взять бы щётку в руки, пройтись ещё раз по ботинкам, но грязь-то внутри — не снаружи, и щётка здесь не поможет.
Я остановился перед входом в редакцию. Бог с ней со щёткой, тем более что предстоящее дело ни к ней, ни к душе отношения не имеет. Я прокашлялся, сжал флешку в кулаке покрепче и толкнул дверь. Внутри было прохладно. Широкий и не длинный коридор освещала единственная лампочка. Она казалась тусклым жёлтым глазом, волчьим — и от того враждебным, словно изначально предназначенным отпугивать от редакции незваных гостей вроде меня. Впрочем, света хватило, чтобы разглядеть на ближайшей двери табличку «Приёмная». Я постучал — тишина; подёргал за ручку — заперто. Первый блин комом. Подошёл к следующей двери. Эта была приоткрыта.
Щель оказалась слишком узкой, чтобы разглядеть что-то, поэтому я протиснулся внутрь и кивнул в белый свет: здравствуйте — и только после этого осмотрелся. Не знаю, чего я ожидал увидеть, но кабинет как кабинет: у окна письменный стол, вдоль стены офисные шкафы, книжные полки, на полках грамоты в рамочках. За столом плотный лысоватый мужчина — седая бородка, очки; из-за очков умный проницательный взгляд, не злой. При моём появлении, мужчина откинулся на спинку стула и кивнул в ответ: здравствуйте.
Руки мои задрожали. Общаться с редакторами печатных изданий вживую мне ещё не доводилось, не было случая. Мысль издаваться на бумаге посещала меня регулярно, ибо писать «в стол» или для литературных сайтов занятие интересное, но бесперспективное; «в столе» тебя никто не прочитает, а на литсайтах сами все писатели, и получить признание у них трудно, так что если хочешь чего-то добиться, найти своего читателя, ухватить толику славы, надо идти в люди. До сегодняшнего дня я никуда не ходил, и потому мне сделалось страшно: вдруг попросят выйти вон?
— Проходите, что же вы в дверях встали.
Голос тоже не злой. Обладатель такого голоса не может прогнать тебя просто так, в крайнем случае, вежливо откажет и так же вежливо объяснит причину отказа. Ну хоть в этом повезло.
— Спасибо, — поблагодарил я, и сел на стул против письменного стола.
Мужчина молчал, ожидая, что я скажу. Я тоже молчал и, пытаясь унять волнение, окинул взглядом стол: монитор, степлер, сложенные в аккуратную стопку листы бумаги. Рядом на подоконнике фотография женщины и девочки, наверное, семья. За спиной на вешалке серый пиджак — не новый, но чистый и не мятый.
Молчание стало затягиваться.
— Ну же, слушаю вас?
— Вы редактор? — наконец решился я на вопрос. Мужчина выглядел вполне симпатично, но руки мои дрожали по-прежнему. Вот уж не думал, что перед кем-нибудь буду так волноваться.
Он кивнул:
— Арбатов Геннадий Григорьевич.
— Роман… — я замялся. — Роман Нелюбович.
— Вы чего-то хотели?
— В общем-то, да, — я положил перед ним флешку. — Вы уж извините, никогда не приходил с этим в редакции, немного теряюсь. Здесь вот принёс несколько своих рассказов. Не посмотрите? Хотелось бы, если сможете, конечно, напечатать что-нибудь в вашей газете.
Он понимающе кивнул.
— Посмотреть можно, — Геннадий Григорьевич сделал короткую паузу. — Но суть в том, что мы не принимаем рукописи на электронных носителях, только в распечатанном виде… Вы не местный, так?
— Как вы догадались?
— По говору.
Действительно, как я забыл: мягкие протяжные гласные, неверные ударения, архаизмы. Все, с кем мне до сегодняшнего дня удалось пообщаться, обладали этими недочётами, кто в большей степени, кто в меньшей. Возможно, пройдёт некоторое время — месяц, два, полгода — и я тоже перейду на этот язык, но пока я говорил как усреднённый городской житель нашей Родины.
— И что… — голос мой дрогнул. — Я даже и не знаю, где здесь можно всё распечатать.
Геннадий Григорьевич снова кивнул; взгляд из проницательных перешёл в разряд добросердечных.
— Хорошо, я посмотрю. Ничего конкретного не обещаю. Редакторский портфель полон, политика, опять же, редакторская. Но я посмотрю.
— Спасибо.
Я встал.
— Знаете что, — остановил он меня. — У нас есть нечто вроде литературного клуба. Да что там нечто — литературный клуб. Мы собираемся раз в неделю, по четвергам. Поэты, прозаики… Громко, конечно, сказано… Просто ценители литературы. Приходите. Заодно поговорим о ваших работах.
Я так понял, приглашение было настоятельное. Хочешь быть напечатанным в газете — присоединяйся к нашему сообществу. Что ж, я не против. Я, конечно, не любитель состояния в различных писательских организациях, ибо это ограничивает, но на правах гостя почему бы не попробовать?
— Интересное предложение. Куда приходить?
Геннадий Григорьевич написал на листке бумаги адрес и протянул мне.
— Каждый четверг, к шести вечера, не забудьте.
Вот и состоялась моя первая встреча с редактором. Не думал, что она окажется такой короткой и такой положительной. На форумах литературных сайтов, куда я время от времени захаживаю, о редакторах говорят всякое. Иногда изливаются в любезностях, дескать, на руках авторов носят, но чаще отношение скептическое доходящее до откровенно враждебного — отсюда нелицеприятные эпитеты вплоть до матерных. Но есть и трезвые голоса, которые утверждают, что всё заключается в упомянутой Геннадием Григорьевичем редакторской политике и в уровне таланта автора. Согласитесь, говорили они, если издательство специализируется на романах фантастического жанра, то идти туда с любовной историей глупо. И опять же, если автор принесёт бессюжетно-корявую чушь, то обижаться на безудержный хохот всего редакторского состава не имеет смысла: сначала научись писать, потом приходи.
Интересно, а какая политика у редактора Арбатова? Фамилия у него прямо столичная. Надеюсь, претензии к моим рассказам будут провинциальные.
Я вышел на улицу, постоял в раздумьях. Возвращаться домой не хотелось; снова лежать на диване и смотреть на стены — нет, насмотрелся. А чего тогда? Походить по городу, посидеть в кафе, дойти до местной речушки с пугающим названием Пужанка. Кто ей, интересно, имя такое дал? Самого бы так обозвать.
Мимо проехал чоппер: хромированные дуги, литые диски, высокий руль. Я посмотрел ему вслед с завистью. Люблю мотоциклы — в любых видах и комплектациях. Купить бы такой. Для местных дорог, конечно, больше подойдёт эндуро или наш российский трудяга «Урал», или скутер на худой конец. Хотя нет, скутер к мотоциклам никакого отношения не имеет. Что это за техника? Даже скорость переключить нельзя. Впрочем, у меня и на скутер денег нет, разве что на подержанный.
