Бам! Мощная рука не дала автоматическим дверям лифта закрыться.
– Пожалуйста. Как хотите. Можем и по лестнице. – Голос только притворялся веселым, а стал – холодным.
О черт! Терпеть не могу таких баб. Едва даешь им понять, что не играешь в их лиге или в их игры, сразу реагируют так, будто ты пришла спереть у них сумочку.
– Меня взвесили недавно. Штраф отрабатываю, – соврала я.
Марта засмеялась:
– Пойдемте.
Лед снова был сломан. Шикарная задница, невольно позавидовала я: два мощных полушария покачивались передо мной. Красиво. Женское тело по определению красивее мужского, с этим ничего не поделаешь. Эстетическую данность невозможно отрицать. Я это признаю. Просто женское тело меня не возбуждает. Мне не хотелось переспать с Мартой. Мне и с Никой не больно-то хотелось. А жаль. Это сильно бы упростило мою личную жизнь. Как верно заметила Адель: женщин много.
– Что, простите? – Я поняла, что пропустила вопрос.
Опять грудной смешок.
– Вас точно не в честь Эфрон назвали? Вы рассеянны, как все литераторы.
– Как раз литераторы весьма наблюдательны.
Марта на миг заткнулась. И я заговорила:
– Партнерша Греты сообщила, что та в последнее время испытывала сильный стресс, связанный с ее политической деятельностью.
– Ну еще бы! Я полагаю, стресс – это слабо сказано.
Я остановилась.
Марта обернулась:
– Что?
– Слабо сказано?
– Ее карьера закончилась в один день. Врагу не пожелаешь.
Вот теперь она застала меня врасплох.
– Простите?
Она засмеялась:
– Просто это не успело попасть в новости, а теперь уже не важно. Ведь Грета мертва. Какая ужасная судьба! И какой ужасный выбор сделала Грета! Мне так искренне ее жаль.
В окно на лестничной площадке лился дневной свет. Волосы Марты светились ореолом.
– Оно того не стоило, – добавила она.
– Что?
– Политика. Карьера. Но для таких людей, как Грета, политика и есть жизнь. Положа руку на сердце: чем бы она могла еще заниматься? Заседать в каком-нибудь фонде? Занимать какую-то почетную бессмысленную должность? Выступать с лекциями?
Я смотрела в пол, все еще переваривая услышанное.
– Вы не знали! – поняла Марта. – Никто пока не знает. Я имею в виду, в курсе был только узкий круг. Когда Грета умерла, она уже не была министром. Накануне премьер потребовала, чтобы она добровольно ушла в отставку. А когда Грета решила опереться на нас… на собственную партию, мы были вынуждены принять тяжелое, но необходимое решение. Объявить ей вотум недоверия. Мы не могли поставить под удар нашу коалицию и наше дело. Кто мог подумать, что в ответ Грета сделает такой… мелодраматический жест.
Не похоже было, что Марта сильно убивалась по Грете. В ее голосе звякнула злость.
– А теперь получается, мы все вроде как виноваты в ее смерти.
– Я не из отдела суицидов, – остановила ее я.
Марта вскинула удивленный взгляд, удивленный и злой, будто я ее надула:
– Вы журналистка?!
Я показала удостоверение:
– Я расследую пропажу кролика. Из дома Греты.
Марта изучила мое удостоверение:
– Не знала, что у них был кролик, – и добавила, поджав губы: – А раньше вы выглядели лучше.
Я проигнорировала ее хамство:
– Раньше и трава была зеленее. Проект МЕМО был встречен в вашей партии критикой, я верно вас поняла?
Марта пожала крупными плечами:
– МЕМО был страстью Греты. А в политике страстям нет места. Наша критика была единодушной и справедливой.
– И послужила толчком к самоубийству.
Губы Марты приоткрылись, лицо уже собралось в гневную гримасу. И вдруг – обмякло.
– Думаете, я не знаю, что мне теперь придется с этим жить?
Я смутилась:
– Простите… Вы давно знали Грету?
– Мы вступили в партию в один год, студентками. В молодежное крыло. Грета быстро пошла вверх, но связи и дружбы, завязанные в молодости, остаются всегда с нами, всегда чем-то большим… Тем труднее – и необходимее – сохранять объективность друг к другу как к коллегам по партии, – опять ощетинилась она. – Особенно когда лидер партии теряет под ногами почву.
– Даже так? Грета потеряла почву?
– Грета уделяла МЕМО непропорционально много внимания. Особенно при ее занятости. Это стало мешать всему. Нашим политическим альянсам. Нашей платформе. Нашему образу в глазах избирателей прежде всего. Но как определить, что пропорционально, а что – нет, когда речь идет о таких вещах, правда же?
– Каких?
– Совесть.
– Но Грета же не виновата в том, что мужчины умирают.
– Есть коллективная ответственность, – заметила Марта. – Люди умирают, а мы ничем не можем им помочь. Пока не можем. Только сохранить о них память. Хотя сами понимаем, что никто никогда эти страницы, эти профайлы в МЕМО смотреть не станет. Все эти мертвецы. Которые, извините, платят за ошибки и заблуждения своих предшественников. Никому они попросту не интересны. Ни живые, ни мертвые. Вот что по-настоящему грустно. Только при чем здесь ваш кролик?
– А угрозы?
Марта засмеялась. Повернулась и пошла вверх по лестнице. Я потопала следом. Дышала она ровно. А у меня уже покалывало бок.
– Истерические выбросы радикалок? – усмехнулась она. – Вы про это?
– А были и другие угрозы?
Марта остановилась и обернулась:
– Какое отношение это имеет к кролику?
– Он реагировал на стресс в доме. Я хочу понять, что за этим стоит.
– Стресс у кролика?!
– Мы стараемся сделать систему совершенной. Насколько можно. Животным не место в доме, – задыхаясь, доложила я основные пункты Закона об адаптации компаньонов, не являющихся людьми. – Искусственная среда обитания – это нарушение их гражданских прав. Но их присутствие благотворно для психического здоровья людей. Поэтому…
– Поймите правильно. Это политика. Ничего личного. Да, Партия свободы видела в Грете своего главного политического оппонента. Без оппонентов нет демократии.
– Присылать угрозы – не демократия. А преступление.
– Их угрозы? Боже мой. Их угрозы – не преступление.
– А что?
– Театр. Перформанс. Жест.
Я возмутилась. Но Марта привыкла к дебатам и не дала мне возразить:
– Радикальная партия необходима. Это клапан для тех, кому нужно выпускать пар своего недовольства. Если этот клапан перекрыть, то пар будет скапливаться, давление расти, и – бум! – Марта надула щеки, пыхнула губами, хлопнула кулаком в ладонь. И спокойно добавила: – А зачем?
