Юля с трудом приволокла из сарая огромную лопатку:
– Мамам только ничего говорите! И Дону тоже. Вы же не предательницы, да?
– А чьи похороны? Раз уж нас пригласили, хотелось бы знать.
Юля открыла коробочку, показала. Я даже не сразу поняла, что увидела. Какой-то резиновый розовый обрубок, уложенный в вату, а рядом одинокая красная роза и сухое печенье.
Ника потрясенно проговорила:
– Так это же, это же…
– Это не я придумала, это Карина, – сказала Юля. – Я только резала. Карина придумала, а резать забоялась.
До нас с Никой медленно доходило, что именно торжественно лежало на ватной подушке рядом с розой. Мы одновременно уставились на голых кукол. Антикварный Кен гордо блистал врожденным отсутствием гениталий, он был пластмассовый, ровный и гладкий, как ангел. Именно поэтому он так дорого стоил – после Большого Поворота производство кукол без первичных половых признаков было запрещено. А у другой куклы, резинового брюнета, на месте обязательных гениталий была дыра. Гениталии лежали в коробке и были готовы к похоронам.
– Копать поможешь? – спросила меня Юля. Я не знала, что ответить, пихнула Нику в бок.
И тут Карина зарыдала – слезы так и катились по щекам. Мы с Никой растерялись:
– Карина, ты что?
– Вот дура, – объяснила сестра.
– Надо вернуть обра-а-а-атно, – всхлипывала Карина. – Я придумала. Но я не хотела.
Ника расстроилась вместе с ней:
– Постойте, дайте-ка посмотреть. Хочу понять, можно ли назад приклеить? Сапожный клей, может, и возьмет… – Она вертела куклу и обрубочек в руках, пыталась пристроить один к другому.
– Зачем? – завопила Юля.
– А может, и правда? Все вернуть на место? – с надеждой спросила Карина Юлю. – Пусть тетя Ника приклеит. А то Владу без чичирки никак не стать конкубином. И мамы ничего не заметят.
Юля смерила ее взглядом:
– Трусиха.
Карина опять заплакала.
– Я не трусиха! Мне просто его жалко. Он хороший. Он конкубин моей Арабеллы. Мог бы стать мужчиной месяца, – объяснила она нам, не знавшим, плакать или смеяться.
– Трусиха и сопля, – подтвердила Юля.
Дверь снова распахнулась, и на крыльцо вышли Маша и Дон, учитель девочек. Маленький, щупленький, с залысинами, коротконогий Дон выглядел довольно комично в своем спортивном облегающем костюме. Дон был очень талантливым воспитателем: умел мирно обуздывать Юлю и утешать Карину. Вот и сейчас, увидев Каринины слезы, он сразу же подошел к ней, присел на корточки и стал тихонько что-то объяснять.
Зато Маша взревела: она увидела Кена.
– Мы же вам запретили его трогать! Что вы с ним сделали? Сломали? Кто его раздел? Юля – ты?… Он сам разделся?
Адские близнецы умолкли. Как бы они ни обзывали друг друга, перед внешней угрозой всегда стояли друг за друга горой.
– Карина? – рявкнула Маша. – Кто испортил вещь?
Карина прижалась к Дону и зашлась в рыданиях. К учителю, не к матери, отметила я.
Испорченная кукла тряслась в Машиных руках.
– Маш, это же просто вещь, – попробовала вставить я.
– Да? – взвилась она. – Дорогая вещь. И редкая.
Она умолкла, боясь наговорить лишнего. Я видела: ей было неловко перед нами – у них ведь всегда идеальный дом, идеальные близнецы, идеальный порядок. А тут такое… Я прямо видела в ее глазах этот стыд: «Что они скажут? Посмотрят на такое, и никаких детей не захочется». Пусть Ника полюбуется и перестанет убиваться, что нам выпал мальчик.
Маша принялась читать нотацию близнецам.
А я смотрела на Дона. Неказистый, но все-таки мужчина. Каково ему видеть кровавую расправу над резиновым собратом? Но Дон никак не показал, что ему вся эта сцена неприятна. Привык, наверное, и не к такому. Я представила, как Юля и Карина подкрадываются к нему, спящему, с кухонными ножницами в руках. Невольно улыбнулась – и мне тут же стало стыдно. Посмотрела на Дона: ни один мускул в его смышленом некрасивом лице не дрогнул. Пока мы с Машей недоумевали, что делать в такой абсурдной ситуации, Дон с Никой вертели отрезанный обрубок и обсуждали, как вернуть Владу мужское достоинство. Их деловитая озабоченность снизила градус напряжения.
– Если клей не возьмет…
– Правильный клей точно возьмет, – уверенно ответила Ника.
– А если не возьмет? – замирающим от волнения голосом спросила Карина и захлопала длинными ресницами с повисшими на них слезинками. Она уже полностью включилась в операцию по спасению Влада.
Юля поняла, что похорон не будет, веселье закончилось, отбросила лопатку и ушла в дом. Мы ей явно надоели.
А Дон продолжал утешать Карину:
– Даже если не удастся прикрепить, это не страшно. Они у нас будут певцами-кастратами. Это куда почетнее, чем конкубины. В шестнадцатом веке папа римский запретил женщинам петь на сцене, и тогда…
Карина спросила сквозь слезы:
– Запретил? Это почему еще?
– Считал это непристойным.
Я видела, что Маша задергалась: тема не показалась ей детской.
– Дон, я думаю, детям пора поесть.
Он кивнул ей мимоходом.
– И че дальше было? – спросила Карина. – С папой этим?
– Женские оперные партии стали исполнять мужчины. Вот как твоя мама исполняет мужские.
– Фу, неприятно как! – поморщилась Карина.
Дон продолжал как ни в чем не бывало:
– Но мальчики могли петь женскими голосами только до определенного возраста, а потом голос у них ломался и грубел. Поэтому их стали кастрировать, то есть удалять гениталии, чтобы голоса навсегда остались высокими. Голоса у них были ангельскими, и таких мальчиков высоко ценили. А ты говоришь – конкубины! У нас теперь будут настоящие артисты.
Дон осторожно передал Карине пострадавшего резинового Влада. Она по-матерински нежно взяла его на руки, стала покачивать, чмокнула в лоб.
– Тогда я поставлю оперу, в которой Влад будет петь ангельским голосом. Поможешь мне? Только не дадим Юльке быть режиссером.
– Юля будет дирижером, – примирительно сказал Дон. – Это в опере даже важнее.
– Может, тогда лучше я дирижером?
– Все обсудим, пойдем в дом, холодно уже.
Он положил девочке руку на темя, и они ушли в дом.
Я подумала: как же этой семье повезло с учителем! Где они только такого нашли?
И снова вспомнила Томми и все ужасные открытия сегодняшнего дня. Это не Вера с Машей нашли Дона. Его нашел компьютерный алгоритм. Потому что именно компьютер выбирает учителей и уборщиков. И выглядел Дон соответственно – типичный учитель. Карьера конкубина с такими данными ему не светила, не то что волоокому красавчику Томми. Для ремесленника и физического работника он был хиловат. Учитель милостью Божьей. Мог бы и сиделкой, но уж слишком умен.
