А вот Томми выбрал не компьютер, а человек. Человек, который, похоже, без труда управляет алгоритмами: сначала он помог компьютеру с выбором учителя, потом – с выбором мужчины месяца. Получается, Томми меня дважды обманул. Допустим, про календарь он мог не знать, хотя это маловероятно. Но про махинацию с выбором в учителя для дочери Греты не знать не мог. Надо с этим разобраться, дойти до конца, найти предыдущего учителя, Томми ведь живет у Греты в доме всего немногим более года. Почему он мне ничего не рассказал? Почему? Хотя с чего он мне вдруг должен доверять? Только оттого, что я, как и все, растаяла от его зеленых глаз? На меня опять накатила волна ненависти к Грете. Хорошо, что она умерла. Хорошо. Так ей и надо.
– Гроб куда девать? – Ника подняла картонный пустой гробик, который бросила Юля.
– Выкинуть, – сказала Маша.
– Гроб всегда пригодится, – попробовала пошутить я.
И мы пошли в дом.
17.55
– Мы до Марка успеем, – убеждала Ника Машу. – Пока я клею, ты продукты все выложи на стол. И мы успеем к началу.
– Сегодня Гастро-Марк? – Я только что вышла из дезинфектора. – Извините. Выпала из реальной жизни.
– У Ади куча работы, – пояснила за меня Ника. К ней уже вернулось хорошее настроение.
Маша покивала. Подождала, не скажу ли чего я сама. Я промолчала. И она деликатно не стала расспрашивать о работе, перевела разговор:
– Марк сегодня готовит мисо-суп с соевым капучино и роллы-ассорти с овощами.
– Звучит замечательно, – отозвалась я. Что бы они там ни готовили – пусть, это поможет Нике отвлечься. А мне все равно кусок в горло не лезет.
Ника горела желанием сразу же починить Влада и вернуть трусы Кену. По мне, оба были одинаково уродливыми. Особенно Кен – я не люблю антиквариат. На старых вещах как будто тонкая сальная пленка от прежних владельцев. Понимаю, что она существует только в моей голове, но ничем себе помочь не могу. Тошнит.
Маша пошла искать клей. Мне не хотелось оставаться с Никой наедине. Даже если она в хорошем настроении. Оно могло за секунду смениться хреновым.
– Пойду в туалет, – сказала я.
Ника изучала поврежденного Влада и не ответила. То ли не слышала, то ли ей также не хотелось оставаться наедине со мной.
Туалет был на втором этаже, там, где спальни и детские. Я уже положила руку на перила, когда услышала голос за дверью. Веру трудно не услышать. Грудной, хорошо поставленный голос актрисы, который должно быть слышно на третьем ярусе. Вот и предлог здесь зависнуть. Я тихонько стукнула в дверь.
– Да-да? – сочно пригласил голос Веры.
Я просунула голову. Увидела в кресле незнакомую женщину. В темно-сером платье и с темно-серыми волосами. Лицо моложавое, но не молодое. Такая свежая кожа бывает только у тех, кто мало бывает на солнце. Профессор, о которой говорила Маша. Конечно же.
Вера сидела напротив. На коленях у нее примостилась одна из адских близнецов. Юля? Карина?
– Здесь идут занятия, – строго сообщил ребенок.
Юля, поняла я. Босс.
– Прошу прощения. – Я смутилась.
Вера и незнакомка засмеялись. Вера погладила свою любимицу по голове:
– Молодец… Помогает мамочке работать.
Вот тебе и близнецы. Совершенно одинаковые на вид. А все равно: одна мать больше любит одного ребенка, другая – другого. Чем чаще я теперь про это думала, тем меньше мне хотелось вступать на родительскую территорию. Связь между ребенком и матерью, как видно, сложнее и драматичнее любовной. Потому что ставки выше? Или потому что любовника или любовницу можно выгнать. Ребенка – нет.
– Это Ариадна. Наш старый друг. Это Кристина Кристинова, – представила свою гостью Вера. – Профессор Московского и Принстонского университетов.
– О, – с уважением пожала я протянутую руку.
Профессор смущенно засмеялась.
– Что вы изучаете? – из вежливости спросила я.
Профессор ответила по-английски:
– Male studies. По-русски никак не подобрать эквивалент.
– История мужчин? – предложила Вера, покачивая на колене дочку.
Кристина покачала головой.
– Антропология мужчин? – был мой вариант.
– История, культура, антропология. Все будет правильно.
– Как интересно! – Мне и в самом деле было интересно.
– Садись, Ариадна, – пригласила Вера. – Юля, принеси стул.
Адская девочка спрыгнула с Вериных колен. Напрягая мышцы на руках, подволокла из угла стул, ножки гремели по полу. Поставила позади меня. Снова залезла к матери на колени.
– Вот молодец! Какая ты у меня сильная! – шумно, по-актерски восхитилась Вера, и девочка прижалась к ней всем тельцем.
Вера, похоже, не считала своих близнецов адскими – и они с ней были как пушистые котятки. Маша пилила, приструнивала, одергивала – и они с ней были сущие дьяволы. Я подумала: неужели в отношениях с детьми мы получаем ровно то, что отдаем? Как отражение в зеркале. Все так просто?
– Я вот чего пока не понимаю. – Вера, казалось, уже забыла обо мне. Нырнула обратно в прерванный моим появлением разговор с Кристиной. – Если Григорий такой весь герой, удалец, то почему он такая тряпка?
Григорий? Никогда раньше от Веры с Машей не слышала. Какой еще Григорий? У Веры новый конкубин? Вернее, так: у Веры – конкубин?! Вот сюрприз. Разговелась. Я считала, в смысле секса мужчины ее не интересуют. Неправильно, значит, считала. А ведь всю жизнь дружим.
– В смысле – тряпка? – Кристина сцепила руки вокруг колена. Подалась вперед.
– Ну с женщинами всеми этими. – Вера махнула рукой, описав круг. – С женой. С любовницей. То любит, то не любит. Ну, разберись уже ты в себе!
Я сообразила: Григорий – тот самый казак, которого будет играть Вера.
Она разошлась:
– Мне так и хочется дать ему по морде. Я чувствую в нем какое-то безволие, когда читаю роман. И не понимаю, как это играть.
– У тебя новая роль, Вера? – встряла я. Чтобы показать, что мне интересно.
– Ага. Ставим «Тихий Дон». По роману двадцатого века. Там такой мужик – Григорий Мелехов. Про любовь, про войну. Про долг. Про долг я понимаю. Про войну – более или менее. Но вся эта его любовь мне кажется не слишком достоверной. Автор подает его как героя. Но ведь он тряпка! Слизняк. Такие яркие женщины. А мужчина – сопляк. У меня крыша уже едет. Не могу его представить героем. Ну, не верю я автору! Мне хочется заорать: да ведь этот ваш Григорий – слизняк, слизняк, слизняк!
– Потому что он мужчина? – спросила я.
Вера отмахнулась:
– Не в этом дело. Я не трахаю мужчин…
Тут я немного вздрогнула: ой, при ребенке… Но Вера говорила при Юле свободно. Может, поэтому девочка была такая волевая и независимая?
