– Подожди, до Ники мы еще доберемся… Про парня рассказывай. Он тебя поцеловал в ответ?
– Да. По-моему, да. То есть… Я вообще не понимаю, что это было.
Бабушка закивала, как доктор, который обнаружил симптомы, подтверждающие диагноз.
– Хочется, чтобы это прошло скорее, – сказала я. – Но почему-то страшно…
– Любовь не вытравишь. Только если само пройдет.
– А у тебя такое бывало?
– Бывало. Три раза.
Бабушка у меня, как в том анекдоте: «Бабушка, была у тебя одна великая любовь на всю жизнь?» – «Была. Моряки». Но мне было не смешно. Бабушка встала, притянула мою голову к своему животу, я немного подышала в сиреневый халат. Стало легче. Валентина принесла чашки с цикорием, поставила на зеленое сукно, стрельнула глазами на нашу странную мизансцену.
– Я, пожалуй, буду ложиться. Спать хочется, – сказала я.
– Нике позвони, – посоветовала бабушка.
– Не хочу. Она сама меня выперла.
– Тем более. Позвони. Ей сейчас хуже, чем тебе.
Я отвернулась.
Бабушка взяла мое лицо в ладони, повернула к себе:
– Позвони.
Я видела ее глаза, подернутые старческой голубизной. Они глядели на меня с нежностью.
– Помирись. Или расстаньтесь.
Я кивнула. Опустила руку в карман. Поняла, что телефона нет. И тут же увидела его, как говорится, мысленным взором: вот он, мой телефон, лежит на столе. В гостиной Веры и Маши.
Глава четвертая: Четверг
6.00
Передо мной были два лица. Ухо к уху. Косичка к косичке. Совершенно одинаковые. Две пары глаз спокойно разглядывали, вернее, даже ощупывали мой лоб, нос, губы. Я чувствовала теплые струйки воздуха из крошечных ноздрей.
Мне вдруг стало так страшно, словно я их видела впервые. Этих детей. Абсолютно незнакомых. Точно я для них – добыча. Еда. Вот как они на меня смотрели. Прикидывали, с чего сподручнее начать. Где надрезать кожу, чтобы начать свежевать. Я подскочила так резко, что Юля и Карина едва успели отпрянуть от дивана.
Но лица их остались спокойными.
Девочки просто переместились подальше. Два одинаковых голубых столбика с одинаковыми лицами, с одинаковыми косичками. Теперь бы уж я не поручилась, кто есть кто. Они смотрели на меня одинаково.
– Привет. – Я провела рукой по заспанным глазам. Жмурилась на окна, на всякие блестящие мелочи. Театральные премии. Гостиная. У Веры и Маши. Вот я где. Остаться без телефона – почти то же, что похоронить себя заживо. Вчера, обнаружив его пропажу, я немедленно сорвалась с места, я все равно не сумела бы заснуть, зная, что забыла телефон. Увидев меня среди ночи у себя на пороге, Вера не удивилась: «Входи, входи, конечно, не сплю, все театральные ложатся поздно. Только тихо». Я хотела взять телефон и уйти, но Вера сказала: «Да ладно. Ночуй у нас. Время-то позднее». – «А Маша?» – «А что – Маша?» Я решила не развивать тему. К тому же мне страшно хотелось спать – и совсем не хотелось идти домой.
– Девочки, – пробормотала я (понять бы все же, кто из них кто). – Вы давно встали?
Близнецы не ответили. Смотрели чуть-чуть угрюмо. Изучали.
– Карина… Юля… – Я старалась не смотреть на каждую в отдельности. – Который час? А мамы встали?
Они не ответили. Встала я. Девочки лишь подняли подбородки. Следили, как я натянула джинсы. Свитер. Мы все молчали.
Я подтянула к себе злополучный телефон. Глянула на экран. Шесть утра. Застрелиться. Хотелось упасть обратно на подушку.
– Вы чего не спите-то в такую рань?
Два мрачновато-спокойных взгляда были мне ответом.
Они тоже легли поздно. Сильнее всего из-за гибели Гастро-Марка колотило взрослых. Адские близнецы проявили к увиденному скорее естественно-научный интерес: умер? От вируса? А сколько ему было лет? Он долго болел? Где его похоронят? При этом вопросе Маша сделала Вере зверские глаза: мол, опять! – твоя заслуга, спасибо. Тема похорон возникла после спектакля «Гамлет». Во всем была виновата Вера. Но та себя виноватой не чувствовала. Лишь пожала плечами, улыбнулась и ответила: сожгут в крематории. Чтобы не заболели другие.
Инфицированные тела уничтожали. А не хоронили.
Близнецов ответ устроил.
Больше всех было жалко Дона, учителя. Хуже не придумаешь. Мементо мори. С ним такое тоже может случиться. В расцвете сил. В любой момент. Свалится на пол, как огромный пыльный мешок. Просто потому, что у него не такая хромосома, как у нас. Смерть слепа, но избирательна. Дону накапали маши-хуяши. И близнецы долго сидели у его постели. Отгоняли вирусы еловыми ветками из сада, как они ему объяснили. Чтобы ни один не подкрался.
А когда Дон благодарно уснул, сказали: вот дурак. Вирусы же никто не видит. Их не отгонишь.
Сами потом уснули мгновенно. Теперь вот проснулись раньше всех. В одинаковых пижамах. Одинаково босые. С одинаково заплетенными косичками.
Одинаково тихие.
Я пошла к креслу, где бросила свою сумку. Близнецы молча устремились за мной. Дыша в спину. Они по-прежнему не издавали ни звука. Может, это была такая игра.
Может, нет.
Я подавила желание их отпихнуть. Наорать.
Схватила куртку, выскользнула в коридор.
Скорей. На воздух. За спиной у меня открылась дверь. Зашлепали маленькие шаги.
Меня захлестнула паника. «Господи, это же дети», – пыталась я себя образумить. Сердце прыгало. Во рту сушь. Перед глазами мушки.
– А, это ты.
Из кухни высунулась и снова пропала голова Веры. И мир снова стал нормальным. Почти разумным. Я вошла в кухню. Вера сидела в пижаме на высоком табурете. Перед ней дымилась чашка. Пахло цикорием и шоколадом.
– Налить? – предложила Вера, качнув чайником. В другой руке она держала телефон.
– Мне на работу пора, – промямлила я.
– В шесть утра?
Я села на другой табурет. Так, чтобы видеть дверь.
– А ты что так рано?
Но адские близнецы в проеме не появились. Точно бросили добычу.
– Голова разболелась. Не уснуть.
«Бр-р-р-р, ну что я выдумываю! Обычные дети. Тихие, потому что напуганы вчерашним».
– С сегодняшнего дня введут оранжевый протокол, – сообщила Вера, кивнув на экран. – В новостях уже. Основных министров созвали на экстренное заседание прямо среди ночи.
– Боже ты мой! Можно подумать, война. Просто один умер. Мужчины умирают. Так всегда было. К тому же этот Гастро-Марк уже старый. Сам во всем и виноват. Его предупреждали, что вакцина в его возрасте не всегда помогает. Ему же предлагали изоляцию, советовали быть осторожней.
