Перед Кирой был профайл Лео. А стало быть, она увидела, что Лео и я… кх-м. Но деликатно сделала вид, что не увидела. Зато, как только я уйду, позвонит в Биологическую безопасность, прояснит ситуацию. В этом я не сомневалась. Но странное равнодушие сковало меня. Как будто все мои коллеги стали картонными фигурками, а не живыми людьми.
– Та-а-ак, – тон Киры был деловым. – Да, дисквалифицирован. Все верно.
– На каком основании?
– Жалоба клиентки.
– Могу я узнать, на что именно?
Кира поглядела на меня почти сочувственно. Она тоже понимала, что я сейчас своими руками заталкиваю свою профессиональную карьеру в унитаз. И нажимаю на слив.
Но на лице ее я заметила сочувствие.
– Ариадна, – мягко сказала она, – наша система несовершенна. Мы это сами понимаем. Мы стараемся ее улучшить. Но лучше такая система, чем никакой.
Я поняла, что вилять с ней бессмысленно. Оставалось уповать на человечность, на то, что Кира – не только винтик системы.
Голос ее был теплым.
– Мы понимаем, что главная ценность института конкубинов не физический, а эмоциональный комфорт и эмоциональное здоровье обеих сторон. Секс, каким его видят наши сотрудники – по крайней мере мы стараемся, чтобы они его так видели, – это не массаж внутренних оболочек. Это душевная близость, выраженная в физической форме.
– Да, – уронила я.
– Когда связь вынужденно прерывается, оба испытывают боль. Увы. Это так. Я понимаю, что боль толкнула вас наделать… м-м-м… э-э-э… ну, скажем, лишнего.
– Простите меня, – искренне выпалила я.
– Особенно когда связь, как ваша, длилась несколько лет. Мы допустили ошибку, не позаботившись о том, чтобы сделать этот разрыв менее чувствительным для вас. Поверьте, я обсужу это с сотрудницами, ответственными за процедуру, и мы постараемся принять меры на будущее.
Я почувствовала паузу.
– Но?
– Но, – кивнула Кира. – Лео, к сожалению, действительно утратил квалификацию.
– Меня он полностью устраивал. И если вы спросите другую его постоянную…
– Конечно, вы подружились. И это прекрасно, так и должно быть. Конкубины не проститутки.
– Но?
– Верно. Но. Все же конкубин – это профессия в сфере услуг. Профессия. Она подразумевает набор навыков. Опыт. Способность применять эти навыки и поддерживать их в рабочем состоянии. Боюсь, Лео утратил и то, и другое. Вы были к нему добры и слишком снисходительны. Я понимаю, вы стали друзьями. Но Лео не перестал быть конкубином. Едва к нему пришла новая клиентка, она обнаружила, что он…
– Новая клиентка… – Я осеклась.
– От него ушла постоянная клиентка. Вы и сами, наверное, это знаете.
– Тамара! Но она всем была довольна! Просто ее партнерша…
– Это Лео вам так говорил?
Я отвела взгляд. Это Лео мне так говорил.
– Как бы то ни было, новая клиентка подала жалобу. Не только на отсутствие навыков и выносливости. Но и на несоответствие форме. На несоответствие фотографии в профиле. Он перестал за собой следить. Перестал поддерживать внешний вид на требуемом профессиональном уровне.
Я ощутила укол вины. Своей вины. Бедный Лео. Такой стройный на фотографии. И такой… родной в жизни: нелепый, несовершенный, с трогательными жировыми валиками.
– Но разве нет временной дисквалификации? Он похудеет, он снова начнет тренироваться, он…
– Он нарушил профессиональную дисциплину, – перебила Кира. – И его возраст слишком близок к пенсионному, чтобы временная дисквалификация имела смысл. Года у него нехорошие… Вы же сами это знаете… Что за мужчина – после тридцати?
«Друг», – не ответила я.
– Я могу только повторить: система есть система, правила общие для всех.
Кира говорила участливо, мягко. И в конце концов эти ее «но» окружили меня, как частокол, за который не прорваться.
За которым не было надежды.
– Где он сейчас? – только и спросила я.
Кира ответила сразу:
– В транзитном интернате.
– А потом?
– Потом вы сможете возобновить с ним общение. В чате. Как только Лео поступит на постоянное место жительства в интернат для возрастных бывших сотрудников.
Ей не требовалось объяснять, что это значит. Унылая жизнь в одиночке, с возможностью двух часов чата в сутки, с прогулками, спортом в камере, вязанием, вышивкой. Место дожития. Лео всегда говорил, что повесится сразу, как только туда попадет.
Кира на прощание задержала мою руку в своей:
– И Ариадна… Поосторожнее. У вас постоянная работа. Цените ее.
– А у вас что? – горько спросила я. Сама не зная, на что я нарываюсь, зачем пытаюсь ее поддеть.
– А у меня дочь вашего возраста, – с улыбкой ответила Кира. – И я понимаю, что молодым людям, когда они ошибаются, лучше помогает не наказание, а сочувствие и вовремя данный сердечный совет.
Я криво улыбнулась. Не помню, сумела ли выдавить «спасибо» вслух. Кира выпустила мою руку:
– Берегите себя.
Выйдя на улицу, я нашла в списке вызовов номер, с которого звонил Руди.
– Ну и что ты мне названиваешь? – мрачно ответил он после первого гудка.
Я принялась рассказывать, что случилось, где я была, что сделала.
Он слушал и молчал.
– Руди, я друг Лео, – почти взмолилась я. Чего я от него жду? Слов прощения? Но я ждала, я ждала, что он скажет: ты не виновата, это не твоя вина. Мне так нужно было это услышать: ты сделала, что могла.
Но он этого не сказал.
– Руди?
Он молчал.
– Где Лео сейчас, она сказала?
– В транзитном интернате. Это…
Он перебил:
– Возможно, есть решение.
– Какое?
Но Руди оборвал разговор.
Я уставилась на телефон. Звонить самой? Не звонить?
Звякнуло эсэмэс: «Сегодня в полночь. Остановка „Пятницкое шоссе“. Надень что-нибудь красное».
Какое решение? Почему в полночь на Пятницком шоссе? При чем здесь что-то красное? Кто придет на встречу? Что это вообще за детский сад? Играем в шпионов? Во мне опять начал раздуваться жаркий тяжелый шар. Я кликнула по номеру Руди, нажала вызов. Механический голос ответил: «Набранный вами номер не существует».
Гнев сменился усталостью. Мне никуда не хотелось. Ни ехать, ни идти. Хотелось привалиться к стене, закрыть глаза, почувствовать на веках солнце.
Прекрасное весеннее московское солнце. Слушать, как шелестят кусты, как бормочут «извините» прохожие, которым приходится перешагивать через мои вытянутые ноги.
