Но тут замок щелкнул. Дверь приветливо распахнулась.
– Прошу.
Я шагнула внутрь, так что презрительный взгляд Беллы не достиг цели.
Внутри все было сиреневым. И каким-то округлым, плюшевым. Так и подбивало присесть, прилечь. Вытянуться. Задрать кверху лапки. Показать живот. Больше всего интерьер напоминал старинный бордель из учебников по истории – иллюстрацию к главам о многовековой эксплуатации и объективации женщин.
– Вы хотите в гостиную? Или в отдельный кабинет?
– В отдельный! – выпалила Белла.
Нас провели примерно в такую же комнату, только маленькую. Дверей не было – открытый проем позволял кому угодно войти и выйти. Так в чем же принципиальная разница? Приватным этот кабинет точно не был. Белла уронила на пол сумочку. Подвинула подушку, впечатала в нее зад. Вытянула ноги. Глянула на меня.
Я сделала то же самое. Сидеть на полу было странно. Меняло перспективу.
– Если вы думаете, что теперь будете из меня всю жизнь тянуть информацию, то ошибаетесь, – заявила Белла. – Я не потерплю шантажа.
Я заметила у нее на зубах помаду.
– Если вы такая принципиальная, то почему не послали меня сразу, еще по телефону?
Она помолчала, раздувая ноздри.
– Ладно, – мотнула локонами. – Спрашивайте.
– Что Грета могла сказать Кетеван?
Белла выразительно вытаращилась, захлопала ресницами. Поправила на коленях юбку.
– Мно-о-о-ого чего, – протянула.
– В тот вечер, когда Кетеван покончила с собой.
– Я все рассказала вашей коллеге! Хватит меня пытать! Я буду жаловаться!
– Не все.
– Мне нечего вам сказать!
– У моей коллеги нет для вас того, что есть у меня. – Я вынула телефон, открыла видео, повернула экраном к Белле. Чмоканье, стоны.
Глаза Беллы застыли, лицо окаменело. Я убрала телефон, повторила вопрос:
– Что у Греты было с Кетеван?
Белла усмехнулась, не разжимая губ:
– Я что, по-вашему, была ближайшей подругой Кетеван?
– А кем вы ей были? Любовницей?
– Ой, ты моя маленькая прелесть! – вдруг заверещала Белла. Лицо ее сразу смягчилось и стало почти симпатичным.
Существо на тонких ножках подрагивало всем тельцем. Мокрый нос, мокрые слезящиеся ягоды-глазки. Первый визитер. Белла протянула ему руку с зелеными ногтями.
– Дайте себя обнюхать, – сказала мне. Впервые голос ее звучал нормально. По-человечески. Без визгливой напористости, без хриплого томления.
Я тоже вытянула руку. Маленькая собака осторожно подошла поближе. Кончиками пальцев я почувствовала прикосновение холодного носа. Дрожащие усики, карие глаза, вопросительный взгляд.
Вера права. Это волновало. Я сжала руку в кулак. Правила я знала – собак строго воспрещается брать на руки или кормить. Камеры наблюдения, установленные здесь повсюду, за этим следят. Если собака сама захочет залезть к вам на колени – считайте, вам повезло. Но не вздумайте ее как-нибудь к этому побуждать, это может вызвать у животного стресс.
– Это кобель или сука? – спросила я.
Белла презрительно поморщилась:
– Мальчик, конечно! Вы что, с луны свалились? Собакам-девочкам запрещено работать в кафе. У них подвижная психика, они очень уязвимы, эмоционально вкладываются в каждого посетителя.
– Что Грета сказала в тот вечер Кетеван?
Белла удивленно на меня воззрилась:
– Я же говорю: не знаю. Я при этом не присутствовала. И мне Кетеван в тот вечер не звонила.
– У Греты был какой-то компромат на Кетеван, – сказала я. – Причем настолько серьезный, что Кетеван не нашла другого выхода, кроме самоубийства.
А утром была мертва сама Грета.
И кролик исчез – вместе с камерой.
Но что за компромат? Черт побери, что же раскопала Грета?
– Ах ты, моя масюся, – ворковала Белла над жалким существом, которое никак не могло решить, хочет оно остаться с нами или удалиться в поисках лучшей доли.
Я схватила Беллу за плечо, повернула к себе. Собачка отпрянула. Я зашипела Белле в лицо:
– Постарайся-ка. Или я прямо сегодня солью это видео Гераклу.
Она оттолкнула меня:
– Вы пугаете животное. Вас оштрафуют. А у меня отберут карту.
Я опустила руку.
– Грета много чего могла ей сказать. Кетеван была, мягко говоря, главным частным донатором праворадикальной партии. Нашей партии.
Белла похлопала себя по коленям. Собачка сомневалась. Но все-таки решилась, прыгнула, свернулась клубочком.
Я вынула телефон. Нашла снимок, который сделала прямо с экрана, пока смотрела файл в Ленином деле. Фотография Кетеван – и Беллы. Обе улыбаются, обе позируют. Каждая держит за уголок свой край чека. По всему видно, что мероприятие официальное. И публичное.
Сунула Белле под нос:
– Это не секрет.
Она скосила на экран глаза. В них читалось разочарование: пока обставить меня ей не удавалось.
– Дарю еще одну попытку. На сей раз советую воспользоваться.
Чихуахуа сидела у Беллы на коленях. Зеленые ногти Беллы почесывали задохлика за ушами, он блаженно прикрывал глазки-вишенки. Задрал подбородок – подставил горло, показав ошейник с розовым сердечком и именем «Цербер». Это движение поразило меня: доверие на грани жизни и смерти.
Я глядела на руку, ласкавшую собаку. Может, мы потому и любим животных, что они нас не судят? В отличие от двуногих с их мнениями, предубеждениями, политическими взглядами.
В отличие от меня.
– Сложно сказать, – вдруг заговорила Белла.
– Уже стало сложно?
Белла глядела на стену.
– Кетеван не состояла в нашей партии.
– Спонсировала, но не состояла в партии? Как так?
– У нее бы и спросили.
– Как относились к этому в вашей партии?
Кетеван поддерживала тех, кто против Греты. Чтобы той жизнь медом не казалась, – вот что я поняла. Но зачем это было Кетеван?
– Деньги есть деньги, – пожала плечами Белла. – Мало не бывает.
– Кетеван ненавидела Грету?
Рука на спинке собаки замерла. Белла покачала локонами:
– Нет.
– Нет?
– Ненавидеть можно равного себе, достойного врага. А Грету… Грету она презирала. Считала истеричкой.
Слово обожгло меня. Как пощечина. Любую правоту и страстность можно обесценить, назвав «истерикой». Меня сегодня тоже не раз назвали истеричкой.
