– Итак… – учительским тоном напомнил Томми. Мне этот тон совсем не нравился. Но я кивнула:
– Итак. В понедельник утром твою мать находят мертвой. А накануне Грете звонит моя коллега Лена и уговаривается о беседе с ней как со свидетельницей по делу о самоубийстве главы «Фармакопеи» Кетеван. Это отражено у Лены в протоколе.
Томми не кивал. Он смотрел перед собой. В никуда. Меня это нервировало.
– Томми?
Взгляд Томми, все такой же отстраненный, медленно переместился на мое лицо.
– Да-да. Говори.
– Ты вообще меня слушаешь?
Теперь Томми взглянул удивленно:
– Я слушаю и думаю. Одновременно… Так, значит, твоя коллега собиралась допрашивать маму по делу о смерти Кетеван?
– По делу о самоубийстве Кетеван. Причина смерти сомнений не вызывает: она спрыгнула с балкона. Твоя мать была последней, кто с ней говорил.
– Твоя коллега Лена считала, что моя мать могла убить Кетеван?
Я уставилась на него:
– Я не это имела в виду… мне даже в голову не пришло…
– А Лене?
– В ее в файлах я никаких намеков на это не нашла.
Мы оба помолчали: Лена могла ведь держать свои подозрения при себе.
– А если она не хотела спешить с выводами, но подозревала маму и дала ей это понять?
Теперь мы оба смотрели в пол.
– Это одна из версий, – заметила я.
Томми кивнул:
– Возможен и другой вариант: самоубийство Кетеван просто совпало с маминым визитом.
– Жирновато для совпадения… Прости. Грета была твоей матерью. Она любила и защищала тебя. Но для других она была очень жестким человеком. Сильным и непримиримым политическим противником.
Он молчал. Заговорил после паузы:
– А что обнаружила твоя коллега? У Кетеван были причины покончить с собой?
– Пойми: Кетеван не выпила таблетки. Не вскрыла вены. Не повесилась. Она спрыгнула с балкона.
– И что?
– Ее поступок был импульсивным. Паническим. Так поступают самоубийцы, принимая решение внезапно. Оборвать все одним ударом. Это побег в смерть.
Томми пошевелил рукой, точно отвел от лица мои слова, как невидимую паутину.
– Да, – глухо сказал он, – мама могла быть жестокой с людьми. Если считала, что они поступают вразрез с ее принципами. Но чтобы довести человека до самоубийства… Она же не монстр.
– Бывают монстры, которые сражаются на стороне справедливости.
– Считаешь, есть разница?
Я не ответила.
– А что известно о Кетеван? – Томми опять перешел на учительский тон.
– Мой телефон плавает в сортире, – попыталась пошутить я. Попытка оказалась, прямо скажем, неудачной. – А то бы я тебе показала ряд клевых картинок. Кетеван спонсировала ультраправую партию.
Томми поморщился.
– Да, – кивнула я. – Тех самых оголтелых дур, которые досаждали твоей матери.
Но он и от этого отмахнулся:
– Откуда у Кетеван на это деньги?
– Высокий пост. Бизнес. Она глава «Фармакопеи». Ну уж красную букву «Ф» на шприцах с вакциной ты, конечно, видел не раз.
Томми уставился на меня:
– Это их вакцина?
– Ну да. Я тоже никогда над этим не задумывалась. Вакцина и вакцина. С детства все привыкли… Эта лахудра Белла уверяла, что Кетеван считала Грету параноидальной истеричкой. Вот что не дает мне покоя.
– Почему?
– Грета? Истеричка? Ты считаешь, ее можно назвать истеричкой?
Он не спешил отвечать.
– Ты ее лучше других знаешь, Томми?
– Моя мать… – словно с трудом вытолкнул слова Томми, – …порой могла показаться одержимой.
– Да. Потому я и считаю, что Кетеван поняла, что приперта к стенке. Без возможности компромисса. Но что Грета ей сказала? Что? И при чем здесь кролик? Кто его унес? Кто взял камеру? Почему? Как ни крути, а все сводится к этим вопросам. Думаю, поэтому меня и выкинули с работы. Когда стали расследовать смерть твоей матери и поняли, что все упирается в пропавшего кролика.
– Возможна и другая версия, – сказал Томми.
– Какая?
– Ничто не связано ни с чем. Цепь совпадений.
Я выдохнула:
– Пу-у-у-уф. Спасибо, облегчил дело.
– Я просто стараюсь смотреть на известные тебе факты под разными углами.
Это «тебе» неприятно резануло мой слух.
– А – тебе? Что известно тебе, Томми?
– Что маму страшно волновал МЕМО. Она ничего не говорила про Кетеван. Если бы ее заботила Кетеван, я бы это знал. Но маму заботил МЕМО.
– Эта выдра Белла из радикальной партии, – размышляла я вслух, – тоже упоминала МЕМО, когда назвала Грету истеричкой. Приводила МЕМО как пример ее паранойи.
– Почему?
– Вот и я спрашиваю: почему? Что параноидального в идее создать цифровой мемориал?
– Но мемориал никак не связан с Кетеван. Или с какими-то другими отдельными людьми. В МЕМО есть что-то еще… Что-то более важное…
Мы смотрели друг другу в глаза.
– Это может быть связано с «Фармакопеей» (опять не понимаю: что такое «это», которое может быть связано с «Фармакопеей»? Смерть Греты? Смерть Кетеван? Пропажа кролика?? Как только речь заходит об усилиях героини мыслить как следователь, текст становится абсолютно невнятным и, соответственно, не поддается редактуре), – уточнила я. – С вакцинацией, например.
И почувствовала, как у меня защекотало под языком. Я сглотнула горечь во рту. Перед глазами роились черные мушки. Кровь прилила к лицу. Тепло, теплее, еще теплее…
– Томми. Нам нужен телефон или компьютер. У меня есть идея. Но ее надо проверить.
– Что? Что тебе пришло в голову?
– Это очень срочно!
– Даже если я включу телефон, здесь он работать не будет. Нам нужно выйти наружу. Но пользоваться телефоном нельзя, нас сразу же засекут. Скажи, что ты придумала?
Я покачала головой, потерла виски, задумалась. Меня тошнило – от голода, от запаха сырости, от сосущей боли в желудке. Мотнув головой, я отбросила все это в сторону. Не до того. Девочки не плачут.
– Давай я схожу и проверю, на месте ли телефон Паука, – предложил Томми. – Если он все еще там, в ячейке, мы сможем войти в сеть через него.
«Если зарядка еще жива», – подумала я, но вслух не сказала, просто кивнула.
Я сидела и смотрела на Томми. На его лицо. На крапинки, темнеющие на радужке глаз.
