Какое у него красивое ухо! Прямо произведение искусства, как будто великий скульптор его вырезал. И как изящно и небрежно Томми заправляет за ухо черную прядь. И этот высокий мраморный лоб, и треугольные скулы, и крохотный перламутровый шрам, и зеленый взгляд – такой надменный иногда, что даже страшно. Мне надо запомнить Томми таким, как сейчас, запомнить навсегда. Отчего мне кажется, что я никогда больше не смогу его вот так подробно разглядывать, так им любоваться? Никогда прежде не задумывалась, что любоваться – от слова любить…
– Ада.
– Что?
– О чем ты думаешь?
– Думаю, что мы сейчас перейдем какую-то границу. И что там, в мире, за этой границей, нам может совсем не понравиться. Может, и нас – вместе – там уже не будет.
Мне хотелось подольше побыть здесь, сейчас. В мгновении. Которое, как известно, не остановить. Но какая-то сила волокла меня дальше, независимо от моего желания.
Томми взял меня за руку:
– Ада.
Я надеялась, что сейчас он скажет: «Я люблю тебя. Не волнуйся. Мы – будем. Вместе. Всегда».
Но он сказал:
– Жди меня тут.
Я кивнула.
Томми взял со стола ключ, у двери обернулся, как-то странно на меня взглянул (почему мне все время кажется, что его глаза стали чужими?), вышел.
Прошло несколько минут. Томми не возвращался.
Быть может, нашел телефон Паука – или убедился, что его там уже нет, – и решил подняться наружу, вдохнуть свежего воздуха? Я бы и сама с радостью подышала, в норе воздух был спертый, тяжелый.
– Томми? – осторожно позвала я.
Тишина была полной. Я уже знала, что Томми за дверью нет.
Щеки мои загорелись.
Я уцепилась за страх, как за надежду: с ним что-то случилось?
Подошла к двери, дернула. Она не поддалась. Что за дела? Дернула сильнее. Дверь была заперта. Снаружи…
У меня перехватило дыхание, я тупо рвала на себя дверь, по лбу и по спине катился пот.
Наконец выпустила дверную ручку. И захохотала.
Прямо пополам согнулась.
Томми меня запер!
Я упала на грязный матрас, стараясь справиться с накатывающей панической атакой и выбросить из головы жуткие мысли. Вдыхала и выдыхала на счет «три».
– Ну ты и дура. Первоапрельская дура.
Это помогло, паника немного отступила, дыхание выровнялось. Теперь надо собраться с мыслями.
Дверь заперта. Как и почему это произошло – не так уж и важно. Сидеть и ждать – страшнее всего.
Кто бы сюда ни вернулся, этот человек едва ли желает мне добра. Уж это для меня очевидно.
Я повертела головой. Голые стены. Окон нет. На потолке решетка вентиляции.
Подвинула колченогий стол. Поставила на него шаткий стул. Забралась, балансируя. Решетку вынула легко. Сунула в отверстие голову, готовая к смрадному запаху. Но труба оказалась на удивление чистой. Значит, ведет во вполне обычное здание.
Можно сидеть и ждать, что вернется Томми и все объяснит, как делал уже не раз.
Но зачем?
Что еще он может мне сказать?
Теперь мне казалось, что от его прикосновений на мне остались липкие следы. Как от проползшего по телу слизняка.
Я оттолкнулась обеими ногами от стула. И забросила тело в лаз вентиляции.
Клаустрофобией я не страдаю, не то в этих железных стенках, сдавливающих плечи, на меня бы непременно накатила истерика.
Быстро поползла вперед, опираясь на локти и колени.
Многие животные обладают системой ориентирования – они чувствуют электромагнитное поле Земли. Человек к таким животным, увы, не относится. Мне элементарно повезло.
Сквозь очередную решетку в потолке пробивался свет. Попробовала заглянуть, чтобы понять, куда она выводит, но ничего не увидела.
Толкнула решетку – и выползла на ламинированный казенный пол. От него пахло зеленым мылом. Учреждение, в котором моют пол. Прекрасно!
Выбралась из вентиляционной шахты – и откуда только взялись силы! Пошла по коридору, изображая, будто спешу по делу.
В государственном учреждении необязательно обладать магниторецепцией. Я двигалась по стрелкам указателей с надписью «дезинфекция». В любом учреждении висят такие.
Навстречу мне из коридора вывернули женщины. Я улыбнулась и кивнула.
Они, кивнув в ответ, с улыбкой прошли мимо.
Я бросилась в бокс.
Мужской костюм полной инфекционной защиты. Вот что мне было нужно. Влезла, извиваясь. Соображала на ходу, куда какой ремешок, куда какую резинку. Процесс облачения походил на неуклюжий танец: я – и резиновый кулек с трубами штанин и рукавов.
Никто из идущих по коридору женщин не обращал на меня внимания: я стала невидимой. Прошла мимо пункта проверки на входе, не остановив ничьего взгляда. У каждого мужчины есть желтый костюм. Кому мы интересны? Одинаковые желтые кульки.
10.45
Было странно идти в костюме. Я утратила ощущение своего тела. Шея и плечи напряглись. Сердце ошалело колотилось. По спине тек пот. Воздуха не хватало. Подступала легкая паника. Хотелось сорвать капюшон, снять маску, стащить перчатки с вспотевших рук. На перекрестке у Сретенских ворот я остановилась на светофоре, чтобы пропустить велосипедистов и трамвай. На столбе светофора – небольшой черный круг. Почти незаметный. Просто другая структура поверхности. На светофоре засветился силуэт идущей фигурки. Когда-то светофоры были цветными, с тремя фонарями. В школе я писала курсовую про то, как прошлая цивилизация по капле растрачивала огромные запасы электроэнергии. Наши светофоры загораются, когда можно идти. И не горят, когда надо стоять.
10.55
Дверь открыла Валентина. Черт! Я до последнего надеялась, что она взяла выходной или вышла погулять. Не мужчина же, чего ей сидеть, как привязанной. Но нет, вот она, тут как тут, в своем белом халате и с аккуратными ямочками на щеках.
Валентина так и замерла в дверях, пытаясь разглядеть мое лицо за стеклом скафандра. Я попыталась стянуть шлем. Сразу не получилось. Я задыхалась, голова кружилась. Господи, как они живут-то в этих костюмах? Дышать нечем. Я и дня бы не продержалась.
В конце концов сумела содрать шлем, жадно вдохнула воздух, поймала ошалелый взгляд Валентины, крикнула:
– Бабуля! Это я, Ариадна!
Из комнаты выплыла бабушка. На сей раз халат на ней был бархатный, темно-синий, с кистями на поясе. Как будто она нарядилась в старую театральную штору. И запах был соответствующий, нафталинный.
Бабушка посмотрела на меня – мужской защитный костюм, шлем в руке, слипшиеся грязные волосы, безумный взгляд – без особого удивления. Видимо, чем дольше живешь, тем меньше удивляешься.
