Это была тетя Элизабет. Воспитательниц все называли «тетями». Элизабет была полной и приятной. Жена викария. Конни казалось, что ей не терпится влезть к ней в дом и в голову. Может, она считала, что ее вера давала ей право быть любопытной и подглядывать за чужими жизнями. Конни понимала эту тягу: всю свою жизнь ей тоже приходилось быть любопытной из-за работы. Но она знала, что Элизабет приглядывает за Элис, и чувствовала благодарность за это. Девочка вскочила на ноги и побежала к матери. Наверное, дети играли на улице на солнце, потому что ее веснушки казались ярче, а на коленке на джинсах налипла грязь. На секунду Конни подумала, не смеялись ли над ней, представила себе, как ее толкают, как дети отыгрывают на ней неприязнь и жестокость своих матерей. Но так думать нельзя. Это путь к паранойе и безумию.
Она взяла Элис за руку и повела ее к столу, где были разложены на просушку рисунки, слепки с ладоней и аппликации из макарон. Остальные матери собрались вокруг Элизабет, и, пока Элис искала свои творения, их разговоры проникали в сознание Конни.
– Вероники сегодня нет?
Вероника не была одной из «теть», она была председателем комитета дошкольной группы. Она преследовала Конни во снах. Тощая длинная хищница в кардигане от «Маркс энд Спенсер» и с ярко-красными губами. Она часто бывала в церкви, когда сюда приходили матери, собирала неоплаченные взносы и пирожные для следующей барахолки.
– Нет. – Голос Элизабет звучит легко и спокойно. Конни не могла понять, как жена викария относилась к Веронике. – Мне тоже нужно с ней поговорить. Зайду к ней по дороге домой. Такая прекрасная погода, наверное, она решила провести день у себя в саду. Кажется, Кристофер сейчас в отъезде по работе.
Конни механически взяла рисунки, которые протянула ей Элис.
– Чудесно, – сказала она. – Повесим их на кухне, когда будем дома, хорошо?
Ее голос звучал отстраненно. Она слушала, что еще скажут о Веронике, и впервые была рада, что задержалась. Но разговор пошел о распределении школьных мест, о каких-то общественных делах в пабе. О Веронике забыли, и Конни ушла, по-прежнему держа Элис за руку и ни с кем не разговаривая.
Конни сняла домик у реки, когда уехала из города. Ей отчаянно хотелось сбежать – все равно куда. Дом принадлежал друзьям родителей Фрэнка. Им было уже лень искать постояльцев среди тех, кто приезжает в отпуск, и сами они им не пользовались, так как оба еще работали. Они купили домик в качестве инвестиции, чтобы отложить на пенсию, прежде чем рынок недвижимости обвалился. Фрэнк даже предлагал Конни пожить в его доме, когда все пошло наперекосяк. Ради Элис, поспешно добавил он, чтобы не возникло недоразумений. После развода он не стоял на месте, в его жизни была новая женщина. Но для них нашлась бы пустая комната, пока репортерам не надоест ночевать у ее ворот. Тогда она была в таком отчаянии, что чуть не согласилась. Возможно, Фрэнк понял, что все может кончиться вторжением в его жизнь пары нежелательных жильцов, потому что предложение об аренде коттеджа в долине Тайна поступило довольно скоро. Конни представила себе, как он обзванивает всех своих дружков. «Выручи меня. Наверняка ты знаешь, где она могла бы пожить. Да, может, она и виновата во всем сама, но Элис не должна из-за этого страдать. Мне придется позволить им припарковаться у меня, если ничего другого не найду». Он все еще употреблял слова вроде «припарковаться». Он был художественным директором одного театра в Ньюкасле, а его новая женщина – молодым дизайнером.
Дом, известный под названием Мэллоу-Коттедж, снаружи выглядел симпатично. Традиционная каменная кладка, черепичная крыша, небольшой сад, ведущий к ручью, который впадал в реку сразу за маленьким мостиком. Внутри же было темно и сыро, но Конни с этим смирилась. Первая пара недель прошла отлично. Она записала Элис в дошкольную группу, начала заводить знакомых. Женщины, по крайней мере те, которые приглашали ее на кофе, отпускали своих детей к ним поиграть с Элис. Конни решила воспользоваться своей девичьей фамилией. Она развелась уже довольно давно, так что фамилия Фрэнка не была для нее важна. Может, ей удастся скрыться за этой анонимностью, может, даже снова найти работу, ведь интерес публики уже рассеялся. В конце концов, ей нужны были деньги. Она не могла вечно жить на сбережения и подачки Фрэнка. Она надеялась, что по возвращении на работу кошмары перестали бы ее мучить.
А потом в газете вышла статья, посвященная первой годовщине смерти Элиаса. С фотографией Конни, испуганной, в слезах выходящей из здания суда. И вдруг ее перестали звать на кофе. Кроме Элизабет, которая действовала исключительно в рамках профессионального этикета. Никто не звал Элис на чай. Начались перешептывания, косые взгляды. Некоторые женщины пытались быть дружелюбными чисто из любопытства, но Конни поняла, кто всем этим руководит – Вероника Элиот. «Если будете с ней дружить, получится, что вы ее соучастница. Вы этого хотите? Хотите, чтобы люди подумали, что вы такая же, как она? Не знаю, почему у нее не отобрали ее дочь». Слова звучали по-детски нелепо, как будто от лидера банды восьмилеток на игровой площадке, но возымели действие. Это было что-то вроде правила травли. Никто не перечил Веронике. И тогда Конни стали встречать молчанием в очереди у церкви, провожать ледяными взглядами по дороге на почту, где она получала детское пособие.
Прежняя Конни постояла бы за себя. «Слушай, ты, тупая корова, дай мне хоть объясниться». Но после того как ее целый год допрашивала и вызывала в суд полиция, весь боевой дух ее покинул. Кроме того, жалеть себя казалось аморальным. После смерти Элиаса она отказалась от этого права. Так что она ходила по деревне ссутулившись, не ожидая ни общения, ни ласки. Она словно истончилась. Иногда ей хотелось и вовсе исчезнуть, чтобы ее видела только Элис. Ее единственной отрадой была половина бутылки вина, которую она позволяла себе вечером, когда дочь спала. Конни почти радовалась ночам, когда Элис мочилась в постель и приходила к ней спать, – тогда ей было за кого держаться.
Они как раз вышли на улицу, когда пришел посетитель. Может, он был там все это время, смотрел снизу с моста, невидимый за деревом. В один из своих приездов в коттедж Фрэнк привязал к яблоне, растущей в углу небольшого сада над ручьем, толстую веревку. Элис качалась на ней, как на тарзанке. В сентябре она пойдет в школу. Она была крупной и сильной для своего возраста. Бесстрашной перед физическими испытаниями. Она цеплялась за веревку, разбегалась и, оттолкнувшись от земли, взлетала в воздух. Конни хватало ума не комментировать. Нельзя было проецировать свои страхи на дочь. Но она быстро отворачивалась, чтобы не видеть, как Элис взлетала, и кусала губы, чтобы не закричать: «Осторожнее, милая. Пожалуйста, осторожнее».
Элис качалась на тарзанке. Яблоня цвела бутонами и ярко-зелеными молодыми листочками, дорогу не было видно из-за кроны. Конни пила кофе, который приготовила после обеда. Потом Элис крикнула «Привет!» кому-то, кого Конни не видела, и у ворот появился незнакомец. Он остановился, глядя на них. Сначала Конни подумала, что это какой-то репортер, который их отследил. Она боялась этого с тех пор, как они переехали в долину. Мужчина был молодой, с приятной улыбкой, очаровательный. Точно репортер. За плечом он нес рюкзак, в котором могла бы поместиться камера. Впрочем, вязаная шапочка придавала ему вид походника, так что, может, он просто гулял вдоль берега реки.
