Сталин интересовался также военной историей. В годы подготовки к войне и во время конфликта он охотно ссылался на эпизоды русской истории и вписывал свои действия в периоды большой временной длительности, что заставило его подвергнуть критике антицаристскую парадигму исторической школы Покровского
[818]. Исправляя статью Бухарина в «Известиях» в январе 1936 года, он подчеркнул прогрессивные аспекты истории государственного и территориального строительства России
[819].
Главным образцом для него служил Петр Великий, царь-завоеватель и объединитель земель. Ссылка на завоевания Петра I была для него удобным инструментом для легитимации его собственных территориальных аннексий. Этот исторический прецедент позволял Сталину возвеличивать свои успехи и релятивизировать неудачи. Так, извлекая уроки из финской войны во время совещания военачальников, он напомнил, что «война в Финляндии очень трудная», что «Петр I воевал двадцать один год, чтобы отбить у Швеции всю Финляндию» и что «Петр не получил тогда полуострова Ханко, но он воевал двадцать один год»
[820].
Другой частой точкой отсчета, на этот раз, негативной, служила для него Крымская война, которую он сравнивал с французско-британской интервенцией времен Гражданской войны. Эта двойная отсылка адресовалась прежде всего Германии: Молотов часто упоминал об этих событиях во время переговоров в Берлине, когда обсуждал место СССР в Юго-Восточной Европе – в Бессарабии, на Дунае, на Балканах и в Причерноморье
[821]. В данном случае подразумевалось, что Великобритания является традиционным врагом, осадившим Севастополь в 1854–1855 годах, вторгшимся в Крым и Одессу в 1918 году и только что разработавшим план бомбардировок нефтяных скважин Баку и Батума с целью помешать поставкам топлива в Германию. Во время ноябрьских советско-германских переговоров этот пример был использован, чтобы напомнить об общих интересах и снять напряженность, нараставшую между двумя державами.
Ссылки на российскую историю часто были связаны у Сталина с политической географией. На первый план он выдвигал географические особенности, влиявшие на безопасность территории
[822]. Вопрос контроля черноморских проливов и Аландских островов на выходе из Финского залива представлялся ему лейтмотивом истории российской дипломатии.
Как показал Роберт Таккер, в 1930-е годы шло превращение партийного лидера в государственного деятеля
[823]. Он выискивал в истории страны эпизоды, которые придавали цену его собственным усилиям по строительству одновременно централизованного и многонационального государства. При этом, однако, Сталин не занимался реставрацией. Он изобретал свою традицию. «Нас ждали двадцать лет», – говорили политически подкованные солдаты 23-го артиллерийского корпуса, пересекая польскую границу 17 сентября 1939 года
[824]. «Прошло двадцать лет, – заявил Сталин Мунтерсу 2 октября 1939 года. И добавил: – То, что было решено в 1920 году, не может оставаться на вечные времена»
[825].
Почему следовало пересмотреть решения 1920 года? Перемещение границы стало прежде всего тройным реваншем. Кроме того, национальные проекты, вынашиваемые большевиками со времен Ленина, способствовали закреплению этнографических репрезентаций территорий, которые продвигали с конца XIX века активисты различных национальных движений: украинского, литовского, а позднее – белорусского, молдавского, карельского. В какой степени завоевания 1939–1940 годов означали трансформацию этих требований в территориальную реальность?
Тройной реванш
В заявлениях 1939–1940 годов, как и в первых решениях, принятых после аннексий, ясно звучат мотивы наказания и реванша.
Кто был виноват в глазах сталинского руководства? Если читать советские документы 1940 года, то это в первую очередь сами соседние государства, которые своим воинственным антикоммунизмом и неспособностью сотрудничать во имя общей безопасности границ выказали черную неблагодарность в отношении революционного государства, облагодетельствовавшего их в начале 1920-х годов. Затем, в 1939–1940 годах, несмотря на конъюнктуру (растущую опасность со стороны Гитлера), главными врагами революции оставались те державы, на чьей совести была иностранная интервенция времен Гражданской войны и санитарный кордон, выстроенный на границах, то есть Великобритания и Франция, виновные в желании придушить в зародыше большевистский проект. Наконец, ответственность лежала и на первых советских дипломатах, подписавших пагубные для территориальной безопасности мирные договоры. Была ли виною их недостаточная прозорливость? Наличие в их рядах большого количества троцкистов и противников Сталина указывало скорее – если следовать интерпретации Берии – на предательство интересов родины и революции
[826].
Главной мишенью реваншистских и ревизионистских настроений СССР была, безусловно, Польша. Через шесть дней после германской агрессии, 7 сентября, Сталин, согласно записям Димитрова, охарактеризовал ситуацию следующим образом:
Польское государство раньше (в истории) было нац. государство. Поэтому революционеры защищали его против раздела и порабощения. Теперь – фашистское государство угнетает украинцев, белорусов и т. д. Уничтожение этого государства в нынешних условиях означало бы одним буржуазным фашистским государством меньше!
[827]
