Наконец, в послевоенный период еще больше усилился национальный принцип, характерный для советской политики границ. Об этом свидетельствует радикальная трансформация этнического состава населения, проживавшего вдоль западных границ новой «великой Украины», возникшей в результате войны. В переговорах с немцами в 1939 году, а затем с западными союзниками начиная с 1941 года Сталин и Молотов использовали для обоснования своего варианта восточных границ Польши требования украинских националистов в том виде, в котором они были сформулированы на Парижской конференции 1919 года. 29 июня 1945 года при подписании двустороннего договора Эдвард Бенеш уступил Подкарпатскую Русь, которую украинские националисты и коммунисты, в первую очередь Хрущев, считали последней исконно украинской территорией, которую следовало вернуть в лоно матери-Украины
[876]. В стремлении в максимальной степени реализовать этнический принцип и избавиться от польского меньшинства, которого так опасались советские политики и службы безопасности, были организованы широкомасштабные принудительные переселения. Вслед за подписанием в сентябре 1944 года трех соглашений между, с одной стороны, Люблинским комитетом (ПКНО), а с другой – правительствами Белорусской, Литовской и Украинской ССР в Польшу из Советского Союза в 1944–1948 годах было переселено полтора миллиона человек, в то время как Украина приняла в 1945–1946 годах 482 000 переселенцев
[877]. Среди пропагандистских и полицейских инструментов сталинской «этнизации» пограничья фигурировали также проведение псевдодемократических референдумов и присутствие частей Красной армии.
Москва оказывала поддержку государствам Восточного блока, которые проводили схожую политику, организуя, например, изгнание немецких меньшинств с территории Чехословакии и Польши или операцию «Висла», в ходе которой украинское население юго-восточных районов Польши было принудительно переселено на запад страны, где ранее проживали этнические немцы
[878]. Можно сказать, что для революционной политики национального Пьемонта на европейских границах, подвергшихся очистке и стабилизации, оснований больше не было. Кроме того, на организацию пограничных территорий повлияло выдвижение русских на роль «старшего брата» советских народов. В послевоенные годы границы были заперты на русский замок. Так, три балтийские республики оказались окружены территорией РСФСР, которая обзавелась новым аванпостом – Калининградской областью. Карело-Финская ССР, потерявшая ряд территорий, находилась в обрамлении двух русских областей: с севера – Мурманской, к которой перешла Печенга, а с юга – Ленинградской, приобретшей Карельский перешеек. Выборг, который в 1940 году именовали социалистическим аванпостом Карело-Финской республики, в 1944 году стал русским городом в составе Ленинградской области
[879].
Что касается южных и восточных границ Советского Союза, то здесь политика поощрения национально-освободительных движений не прекратилась. В 1945–1946 годах Сталин и руководство компартий Азербайджана, Армении и Грузии предприняли попытки «исправить» границы в Северном Иране и Карсской области, принадлежавшей Турции
[880]. По подсчетам Берии, которые использовал Сталин в своих заявлениях, в Турции проживало два миллиона грузин и полтора миллиона армян
[881]. Эти попытки, однако, потерпели неудачу в результате энергичных протестов со стороны Великобритании. Вмешательство Москвы и Алма-Аты в восстание уйгуров в китайском Синьцзяне стало еще одним проявлением сложной игры с этническим принципом на службе советской политики, связанной, в свою очередь, с интересами китайских коммунистов
[882].
Таким образом, национальный принцип, сыгравший столь заметную роль в момент окончания Гражданской войны, а затем в 1939–1940 годах, сохранил важность и при выходе из второго мирового конфликта. Зато у Сталина появилось новое ощущение завершенной работы. Территория советского государства приняла, как считалось, окончательные очертания, продиктованные географией и историей. Политическое и идеологическое вмешательство в дела стран-сателлитов уже не вело к изменению границ СССР. Польская Народная Республика никогда не превратится, как этого опасались в конце 1940-х годов, в семнадцатую республику СССР
[883]. Точно так же тридцать лет спустя не будет присоединена Демократическая Республика Афганистан. При этом, заметим, советские войска в 1980-е годы дислоцировались по обе стороны государственной границы на 45 % ее протяженности
[884]. «Внутри» и «снаружи» были весьма условными понятиями.
Изучение истории советской границы до 1940 года позволяет, таким образом, выявить составляющие матрицы, с помощью которой можно лучше понять более поздние тенденции, характерные для периода холодной войны, советского блока и железного занавеса.
История СССР, увиденная с периферии, которую я предлагаю в этой книге, является также попыткой осмыслить понятие «границы режима». Речь идет о том, чтобы описать двойную взаимосвязь: между режимом и его территорией и между государством и его соседями в условиях существования эксплицитного политического проекта, направленного на подрыв и дестабилизацию. Два момента в этой истории кажутся мне ключевыми.
