Можно, однако, задаться вопросом о том, выходили ли репрессии за рамки высшего начальства, затрагивая – и в какой мере? – уровень погранзастав и комендатур. Я попытаюсь ответить на этот вопрос, опираясь на изучение списков смертных приговоров, вынесенных на рассмотрение Комиссии Политбюро по судебным делам
[196]. Заметим, что этот источник не является полным. В нем отразились только приговоры, вынесенные в рамках судебной процедуры и дававшие право подать прошение о помиловании. Это была капля в океане сотен тысяч приговоров, вынесенных внесудебными инстанциями или «в порядке Закона от 1 декабря 1934 года» и исключавших возможность обжалования или помилования. Тем не менее в случае пограничников можно считать, что большинство дел, даже в период Большого террора, передавалось на рассмотрение военных трибуналов. Среди десятков тысяч лиц, чья жизнь подытожена с помощью двух-трех фраз в этих списках, почти не встречается пограничников, идентифицированных в качестве таковых. Следует ли искать объяснение в лаконичном характере этих справок? Или в том, что трибунал не видел смысла в том, чтобы подчеркивать принадлежность обвиняемого к пограничной охране в отсутствие соответствующих директив из центра? Это вполне возможно. Как бы то ни было, в глаза бросается два факта. Во-первых, приговоры военных трибуналов пограничных и внутренних войск касались прежде всего служащих внутренних войск: милиционеров, следователей, лагерных охранников. Во-вторых, число приговоров, вынесенных военными трибуналами и трибуналами ГУПВО-ГУПВВ, резко выросло весной 1938 года, что в контексте усиления внешней угрозы свидетельствовало одновременно об «инфляции» приговоров по подозрению в шпионаже и о развертывании репрессий внутри аппарата НКВД
[197]. Так, из 119 приговоров военных трибуналов, вынесенных на рассмотрение Комиссии Политбюро по судебным делам (заседания 22 июня 1937 года, 1 ноября 1937 года, 4 февраля 1938 года), лишь пять приходилось на трибунал ГУПВО-ГУПВВ и в двух делах упоминалась граница
[198]. 27 апреля 1937 года на Сахалине В. И. Садомов и Ф. К. Марченко были обвинены в работе на японские спецслужбы и подготовке бегства за границу с секретными сведениями. Они были осуждены по статье 58-1a УК
[199]. Е. Ф. Шамилину был вынесен смертный приговор за то, что он, «являясь пограничником, совершил побег из караульного помещения с винтовкой и 30 боепатронами с целью попытки бегства за границу»
[200].
В период с марта по ноябрь 1938 года число дел с упоминанием границы или с участием трибуналов ГУПВВ заметно выросло. На рассмотрение комиссии Политбюро было представлено 894 приговора, вынесенных военными трибуналами, в том числе 95 – ГУПВВ
[201]. В большинстве случаев, однако, выявить среди систематических обвинений в шпионаже по заданию соседних стран те, что были направлены против пограничников, невозможно. На первый взгляд, самый серьезный удар по пограничникам – наравне с другими чекистами, моряками Тихоокеанского флота, служащими РККА и местными жителями – был нанесен на Дальнем Востоке. Японская угроза, нависшая над границами, несомненно, способствовала росту напряженности. Тем не менее даже на востоке страны одним из самых распространенных обвинений оставался шпионаж в пользу Польши. Много дел касалось Сахалина, поделенного между СССР и Японией и являвшегося своего рода экспериментальной площадкой для идеологических конфронтаций, ареной которых станут в послевоенный период Корея и Берлин. Деятельность военных трибуналов и трибуналов ГУПВВ на Дальнем Востоке носила поэтому более широкий характер, чем в других областях
[202]. Среди других жертв упомянем Г. И. Кутюкова, приговоренного к расстрелу за «шпионаж в пользу Польши» в 1920–1926 годах, «контрреволюционную троцкистскую агитацию ‹…› и попытки дискредитации командного состава РККА, разглашение среди гражданского населения данных о секретно-оперативной работе органов НКВД и вредительскую работу в вопросах боевой оперативной деятельности в погранчастях»
[203]; А. Н. Ерехинского, приговоренного к смерти за «активный шпионаж начиная с 1935 года в пользу Японии и антисоветскую агитацию среди курсантов школы младшего начсостава морпогранотряда»
[204]. Время, когда образцовый Сахалинский погранотряд был предметом дифирамбов, осталось далеко позади!
Сибирский и Среднеазиатский военные округа также были сильно затронуты репрессиями, обрушившимися на руководителей различного уровня. В качестве примера упомянем судьбы двух командиров. 19 июня 1938 года В. П. Дубленников был приговорен трибуналом ГУПВВ за шпионаж в пользу Польши и контрреволюционную агитацию среди командного состава погранкомендатуры
[205]. В. Р. Либер, 32-летний заместитель начальника штаба 28-го Ойротского кавалерийского погранотряда, служившего на Алтае, был вначале по латышской линии и за связь с «врагами народа» уволен из НКВД и исключен из партии, а затем арестован 21 декабря 1937 года в Новосибирске и приговорен к расстрелу в январе 1938 года после попытки оказать сопротивление и убить следователя
[206].
Тем не менее ни в публичных обвинениях и справках, ни в секретных директивах, передаваемых на места, пограничники не выступали в роли непосредственной мишени. Следует вернуться к тем усилиям по конструированию положительного образа пограничника, которые в разгар Большого террора могли служить прикрытием, а главное, выполнять профилактическую функцию.
