Вопреки тому, что можно было ожидать, примерно по тому же сценарию проходили – несмотря на еще большее взаимное недоверие – и советско-польские переговоры, предшествовавшие заключению Рижского договора. Разумеется, либеральный подход служил прежде всего инструментом политической пропаганды, например, когда после октября 1920 года Карл Радек использовал его, чтобы преуменьшить масштабы поражения. Более чем вольно обращаясь с фактами, большевики утверждали, что они подарили польским народным массам Холмский и Белостокский уезды, согласившись на то, чтобы граница проходила восточнее линии, предложенной лордом Керзоном 8 декабря 1919 года. Это были, однако, не просто показные заявления. Переписка А. А. Иоффе с членами Политбюро во время переговоров с Варшавой (1919–1921) позволяет увидеть, что на протяжении всего этого периода – до войны, во время максимального продвижения Красной армии в июле – августе 1920 года, наконец, в условиях ее поражения в октябре – территориальные притязания не стояли в центре советской политики
[274]. Среди большевистских лидеров существовали разногласия и дискуссии, но они касались не границы, а вопроса о том, как эффективнее защитить революцию и обеспечить ее дальнейшую экспансию. Троцкий и Чичерин выступали за использование британского посредничества, тогда как Ленин и Бухарин продолжали верить в возможность немедленной советизации Польши
[275]. Все они пытались – разными средствами – добиться демилитаризации Польши; при этом неоднократно возникала параллель с германо-французской границей. Хотя советская пропаганда непрестанно атаковала Версальский договор, пока большевики еще могли выдвигать условия в ходе переговоров с Варшавой, именно Версальская система нередко служила им примером при обсуждении таких вопросов, как репарации, разоружение, создание нейтральных зон между вчерашними противниками. Заметим также, что большевики, движимые идеями интернационализма, отнюдь не возражали против того, чтобы на территории Польши оставались крупные национальные меньшинства. Существование двух Белоруссий и двух Украин по разные стороны границы несло в себе потенциал национально-революционного ирредентизма, который большевики надеялись использовать в своих интересах. С этим связано создание двух подпольных коммунистических партий, украинской и белорусской, действовавших на востоке Польши и находившихся под контролем Киева и Минска
[276].
На фоне серии урегулированных территориальных проблем выделяется бессарабский вопрос, остававшийся нерешенным. Это единственная утраченная территория, в отношении которой советская позиция оставалась неизменной в 1919–1940 годах. Стоит задуматься о том, почему советские руководители упорно отказывались признать осуществленную Румынией аннексию, тогда как в других случаях они демонстрировали способность идти на уступки
[277]. Главной причиной такой несговорчивости было, по-видимому, то, что здесь речь не шла о новом государстве, возникшем на руинах Российской империи. С точки зрения большевиков, присоединение Бессарабии к Румынии не было связано с правом народов на самоопределение, а являлось скорее империалистической аннексией. Кроме того, стоит вспомнить об уроне, нанесенном румынской армией революционному движению: румынские войска участвовали в разгроме Советов в Венгрии и воспользовались Гражданской войной в России, чтобы занять Бессарабию.
Новые национальные единицы, возникшие в результате распада Российской империи, часто получали от большевиков желаемые территории. Это касалось как Украины и Белоруссии, которые в конце концов были включены в состав СССР, так и Финляндии и балтийских государств, сохранивших независимость вопреки надеждам большевиков превратить их в союзные республики. Здесь надо подчеркнуть необходимость рассматривать переговоры, проводившиеся в целях определения границ, как единое целое и отказаться от часто непреодолимого барьера между внутренней и внешней историей создания СССР. Так ли уж различны по своей природе переговоры между Москвой и, с одной стороны, Украиной и Белоруссией, а с другой – Эстонией или Финляндией? Разумеется, политическое равновесие могло в корне различаться, но национальные требования и вопросы, связанные с суверенитетом, волновали коммунистов не меньше, чем их политических противников. Схожими были и принципы организации переговоров, с одной стороны, между республиками, а с другой – между Россией и соседними государствами; в обоих случаях предусматривалось создание смешанных комиссий в целях определения границ, раздела и передачи собственности. Чтобы лучше понять «внешние» договоры, например Тартуский и Рижский, стоит изучать их параллельно с «внутренними» договорами, легшими в основу советской федерации
[278].
В силу тех или иных тактических соображений некоторые страны (например, Белоруссия и прибалтийские государства) оказались в более выгодном с территориальной точки зрения положении. В 1920-е годы среди русских коммунистов начало расти недовольство по поводу излишней щедрости, проявляемой по отношению к другим народам при определении внутренних и внешних границ
[279]. При этом стоит отметить, что возможности для арбитража существовали только в отношении внутренних споров. На случай разногласий, касающихся внутренних границ, в СССР были предусмотрены процедуры третейского суда, в котором главную роль должен был играть ЦИК СССР. Так, в апреле 1924 года, когда в ходе раздела бывшей Витебской губернии возник острый конфликт между Белорусской ССР и Псковской губернией, каждая из которых претендовала – в силу собственных причин – на две соседние зоны, расположенные вдоль латвийской границы, для поиска компромисса был назначен арбитр; он в целом поддержал доводы Белоруссии
[280]. Совершенно иначе обстояло дело в случае международных границ. Поскольку Советская Россия не признавала Лигу Наций и не была, в свою очередь, признана этой международной организацией, возможность обращения туда в целях разрешения споров была исключена. Протесты, направленные в Совет Лиги Наций, например Финляндией в 1921 году, носили, таким образом, односторонний характер. В результате двусторонние споры длились до бесконечности: так, в отсутствие арбитра, способного принять решение вопреки разногласиям и попыткам затянуть процедуру, некоторые участки границы между СССР и Финляндией на Карельском перешейке оставались неразмеченными вплоть до второй половины 1930-х годов.
