Правда, Москве не удалось добиться всего, чего она хотела, в частности права преследования на сопредельной территории. 13 августа 1922 года Чичерин и Раковский направили Т. Ионеску, министру иностранных дел Румынии, следующую ноту:
В своем желании оказать содействие румынским властям в уничтожении банд, организуемых на территории Бессарабии и Румынии с целью агрессивных действий против Советских Республик, союзные Советские Правительства, исходя из требований военной необходимости и безопасности Советских Республик, считают необходимым при преследовании этих банд, в случае если они будут переходить на территорию, занятую румынскими властями, преследовать и на этой последней территории, уведомляя об этом своевременно румынские власти для того, чтобы эти действия украинских и русских красных войск не были истолкованы как действия, направленные, в какой бы то ни было степени, против румынского народа и Румынского Правительства
[304].
Эта просьба, которая грозила обернуться для Румынии потерей суверенитета над Бессарабией и напоминала об имперских практиках, бывших в ходу в этом регионе в начале XIX века, подтолкнула Бухарест к тому, чтобы подписать упомянутый выше документ, служивший гарантией против односторонних инициатив подобного рода.
Местные комиссии по урегулированию пограничных инцидентов представали в качестве инновационной формы трансграничного полицейского и дипломатического сотрудничества между режимами, являвшимися врагами с идеологической точки зрения. Сыграв определенную роль в замирении окраин в 1921–1924 годах, они прежде всего способствовали налаживанию с обеих сторон повседневной бдительной слежки за соседом и его территорией. Заметим, что такое заглядывание за чужой забор оправдывалось принципом территориальной неприкосновенности. Архивы комиссий по урегулированию пограничных инцидентов являются ценным источником для изучения того, что на практике подразумевалось под территориальным суверенитетом и его нарушением.
В своей диссертации о границе, защищенной в 1928 году в Сорбонне, Поль де Жоффр де Ла Прадель не скупился на похвалы установленному в 1923 году на советско-румынской границе режиму, который он считал воплощением современности. Положение о Днестре представлялось ему отличной формой добрососедства, служившей интересам населения и даже не нуждавшейся в территориальном и дипломатическом признании. Речь шла о победе «права людей»
[305]. Хотя такое оптимистичное и аполитичное понимание этого соглашения не может не вызвать улыбку у специалиста по советской истории, оно заставляет нас вспомнить о том важнейшем факте, что дипломатия добрососедства является или должна была бы являться прежде всего политикой, стоящей на службе жителей пограничных районов.
Между сопротивлением и приспособлением: повседневность пограничья
Население большинства районов, ставших пограничными в результате образования новых государств, впервые оказалось в подобной ситуации. Единственными, кто среди советских граждан уже привык к статусу жителей пограничной зоны, были обитатели Карельского перешейка. В силу сохранения Финляндией таможенной автономии после присоединения к России в 1809 году на перешейке и в окрестностях Петербурга/Петрограда традиционно сохранялась контрабанда. В других районах потребовалось некоторое время, чтобы границы наложили отпечаток на повседневность их жителей. Изучение административной документации в поисках информации о повседневной жизни польского и финского пограничья, чтение захватывающего автобиографического повествования бывшего контрабандиста Сергея Пясецкого – все это позволяет увидеть, как, прибегая то к сопротивлению, то к приспособлению, население, чье существование опиралось на трансграничные семейные и экономические связи, на протяжении долгого времени ускользало из-под влияния политической сферы и как местным властям приходилось учитывать в своей политике это повседневное измерение трансграничности.
Демаркация границы как экспроприация
Во многих местах, особенно там, где ранее никогда не было границ, под вопрос была поставлена сама их линия. Это особенно ярко проявилось на новой советско-польской границе, установленной Рижским договором
[306].
На картах, служивших основой для определения границы, эти территории нередко выглядели незаселенными, но когда в июле 1921 года комиссары-разметчики начали работу на местности, оказалось, что здесь существует множество хуторов и деревушек. В отсутствие подробных карт и кадастровых планов, которые должен был предоставить Наркомзем, невозможно было сделать что-либо без помощи сельсоветов и накопленной на местах информации
[307].
Проблема заключалась в том, что крестьяне чаще всего занимали выжидательную, а нередко и враждебную позицию. В Полесье, малонаселенном, болотистом, лесистом регионе, который теперь пересекла граница, это проявилось с особой силой из-за присутствия вооруженных банд и слухов о возобновлении военных операций. Согласно декларации, сделанной российско-украинской военной делегацией 6 февраля 1921 года, один из берегов реки Морочь находился в руках банды численностью 4 тысячи человек
[308]. Немедленному осуществлению демаркации мешали вооруженные отряды, угрожавшие расправой советским членам комиссии. Когда весной 1922 года процедура возобновилась, в смешанную демаркационную комиссию поступило большое количество ходатайств от крестьянских общин; получив поддержку со стороны польской делегации, некоторые из них привели к исправлению линии границы. Так, в Полесье изменения коснулись отошедших к Польше 292 кв. км с населением 3 тысячи человек и ставших советскими 302 кв. км с 3,3 тысячи жителей
[309]. Хотя в качестве главного аргумента в ходе переговоров всегда выдвигался этнический вопрос, в действительности за петициями стояли сельскохозяйственные соображения. Крестьяне не хотели терять хорошие земли и видели в создании границы прежде всего ущемление своих имущественных прав. Так, вдоль рек Случь и Морочь все села и пахотные земли были расположены на высоком западном берегу, тогда как луга находились напротив, на низком восточном берегу реки. Крестьяне просили не делить эти угодья. С их точки зрения, река была неудачной границей. Уже в середине января 1922 года в Варшаву на прием к министру иностранных дел и депутатам сейма ездила крестьянская делегация
[310]. Ее ходатайство было, однако, отклонено советской стороной, которая ссылалась на отсутствие у демаркационной комиссии полномочий, необходимых для изменения границы. В сентябре 1922 года установка пограничных знаков вдоль реки осуществлялась под охраной батальона пехоты, как если бы речь шла о вражеской территории. Месяц спустя, стремясь сохранить свои земли, часть жителей шести деревень, расположенных на реке Случь, подала прошение о переезде на территорию Белоруссии
[311]. В данном случае очевиден примат крестьянской экономической логики и отсутствие идеологических или этнических соображений при выборе места жительства по ту или другую сторону границы.
