В советской пограничной полосе впечатление экспроприации среди местного населения скорее поощрялось, так как оно могло послужить для агитации против поляков. Советские дипломаты использовали его на практике в качестве разменной монеты в ходе переговоров внутри Смешанной советско-польской комиссии, которая занималась оценкой ущерба, причиненного обеим сторонам. Весной 1921 года местным органам власти в советской погранполосе было предложено произвести на основе индивидуальных заявлений местных жителей подсчет понесенных ими потерь, в частности урожая и покосов
[312]. Тема экспроприации белорусских крестьян поляками вновь возникла в ходе демаркации 1922 года. Так, протоколы Земельного управления Слуцкого уезда, где с 1920 года постоянно шли дебаты о том, как справедливо поделить землю, позволяют увидеть, что проблемы, возникшие в связи с проведением границы, естественным образом вписывались в длинный перечень упреков в адрес поляков. В апреле 1922 года на участке Волмы – Рубежевичи (8–10 деревень) были с максимальной точностью подсчитаны десятины, утраченные или приобретенные каждым хутором, местечком или деревней в результате проведения границы. Хотя в целом в этом районе обмен землями был скорее благоприятным для Белоруссии, при чтении этих документов возникает противоположное впечатление, так как с советской стороны угодья оказались в значительной степени раздробленными
[313].
Как это видно из белорусского примера, установление границы привело в 1921–1922 годах к дезорганизации землепользования и сельской экономики. Несмотря на сложное положение, вызванное деятельностью антисоветских партизанских отрядов в пограничных районах, на местах большевикам удавалось использовать последствия демаркации в качестве инструмента антипольской пропаганды, игравшей на теме крестьянского равенства и аграрной реформы.
Пока еще частые и простые пересечения границы
Установление границ не повлекло за собой ограничения передвижений. В то время пограничная полоса была прежде всего пространством, через которое в обе стороны двигались тысячи беженцев, вызывая множество продовольственных и санитарных проблем в пограничных селах и городах
[314]. Для местных жителей она оставалась привычным, хорошо освоенным повседневным пространством. Порой торговые связи даже усиливались под влиянием различий в экономической ситуации по обе стороны границы. В Псковской области импорт таких товаров, как кожа, одежда, обувь, казался очевидным решением, учитывая разницу в ценах: к примеру, дамские туфли на родине революции стоили 12–15 рублей, трико – 14–25 рублей, а мужской свитер 10–12 рублей, в то время как по другую сторону границы те же товары стоили соответственно 5–12, 5–7 и 2–3 рубля
[315].
В отчетах о положении на польской границе не раз говорится о частых «самовольных переходах» границы крестьянами
[316]. Местные жители пересекали границу, движимые желанием навестить родственников или совершить покупки на привычных базарах, которые располагались возле железнодорожных станций и других транспортных узлов, оставшихся большей частью с польской стороны. Мы сталкиваемся здесь с вполне понятным нежеланием менять сложившиеся привычки. Андрей Заерко, автор многочисленных публикаций по истории Белоруссии, с конца 1980-х годов собирает свидетельства о повседневной жизни на белорусском пограничье в межвоенный период. Один из его респондентов, Самуил Степанович Кулеш, родившийся в 1909 году в Копыльском уезде, вспоминал, что в их деревне Пузово, расположенной в 2 км от границы, ничего не было и его мать регулярно ходила за покупками в Польшу. Она брала с собой два десятка яиц (один для советских пограничников, другой – для польских) и шла в городок Клецк, расположенный в 10 км от границы с польской стороны. Так поступали все местные жители
[317]. Такие пересечения нигде не фиксировались. На погранзаставе в Тимковичах, где мать С. Кулеша переходила границу, в 1923 году регистрировалось всего около сотни нелегальных переходов в месяц. Севернее, в Койданове, их число достигало 230
[318].
Нелегальный переход границы был связан с определенным риском, так как в Уголовный кодекс 1922 года была включена соответствующая статья. 17 июня 1923 года Ядвига Пархимович и Олимпиада Миринович попытались перейти границу, чтобы повидать родственников в Польше. Их задержали, и 22 июня они предстали перед народным судом, который, руководствуясь статьей 93 Уголовного кодекса БССР, приговорил каждую к штрафу размером в десять золотых рублей или к одному месяцу общественно-полезных работ. Они попытались обжаловать решение суда, ссылаясь на незнание закона и на то, что граница так и не была пересечена. Задержанный вблизи границы житель Койданова Иван Иванович был приговорен по статье 98 к высылке за пределы республики на три месяца и штрафу размером в двадцать золотых рублей. Он тоже пытался обжаловать приговор, опираясь на показания двух свидетелей, подтверждавших, что он не пересекал границы и что его разговор с польским гражданином Мовшеем Кузнецом происходил на советской территории
[319]. Общее количество задержаний оценить трудно. Очевидно, однако, что их было немного по сравнению со всеми случаями перехода границы, на которые власти закрывали глаза. Не будем забывать также, что те, кто пересекал границу, следуя своими, лишь ему известными тропами, имели все шансы пройти незамеченными.
На других участках границы наблюдалась схожая ситуация. Русские староверы из отошедших к Эстонии и Латвии деревень, расположенных на берегу пограничных озер, в течение еще некоторого времени продолжали ловить рыбу у обоих берегов и продавать ее на советской территории
[320]. В 1921 году во время забастовок на местных лесопилках карельские рабочие нанимались на работу в Финляндии
[321].
