Его рассказ можно рассматривать как своеобразное эхо административных отчетов таможни, ГПУ и пограничников. Контрабанда являлась основным занятием жителей польских приграничных городков, например Ракова. Организацией торговли – а значит, и контрабанды – занимались евреи. Они выступали в роли заказчиков и поставщиков, покупая мех (лису, норку, сурка, каракуль) в России и отправляя туда кожу для обуви, чулки, женское белье, платки, галантерею, трикотаж, лекарства. Контрабанду осуществляли – нередко весьма успешно – белорусы, причем как мужчины, так и женщины. У всех них были родственники по другую сторону границы, отвечавшие за сбыт товара. Контрабандисты знали каждую травинку в лесах, каждый камушек на берегах пограничных рек.
Один из героев романа, Юзеф Трофида, играл роль вожатого в отряде контрабандистов, который должен был доставить в окрестности Минска партию товаров, принадлежавших еврею Леве. Под покровом ночи, выстроившись гуськом, десяток контрабандистов, нагруженных тюками, весившими до 30 кг, отправляются в путь. Впереди идет вожатый, а замыкает группу сопровождающий, ответственный за деньги и товар. В плохую погоду путь длиной в 30 км занимает десять часов. За одну «ходку» каждый контрабандист получает 20–30 рублей, что не так мало, ведь на эти деньги можно купить две пары сапог или двадцать бутылок водки. Если кому-то очень нужны деньги, то он устраивает «агранду»: инсценирует нападение, а затем перепродает якобы потерянный тюк. Это может принести до 400 рублей, в зависимости от стоимости товара. Все всё понимают. Это награда за риск.
У каждого контрабандиста есть прозвище: Лорд, Философ, Комета, Щур, Бульдог. «Фартовцы» – это опытные контрабандисты, а новичков называют «повстанцами» или «слонами». Еще до того, как в Советском Союзе возникнет романтика пограничников, в этих краях существовала романтика контрабандистов. Проводниками часто были почтенные отцы семейства, а в нелегальном пересечении границы могла участвовать вся семья. Но заправляла среди контрабандистов молодежь, готовая идти на любой риск ради больших денег. Часто это были бывшие красноармейцы-буденновцы, участники крестьянских восстаний, бойцы отряда Булак-Балаховича, которые оказались не у дел с окончанием войны и теперь нашли свое новое призвание в контрабанде. Многие были выходцами из СССР. Так, Щур в 1924 году отправился проведать семью в Ростов, а Петрук Философ после долгих поисков нашел свою семью в Вильно, куда та бежала из России. Ни с точки зрения языка, ни с точки зрения денег границы не существовало: все получали за свою работу доллары или червонцы и одинаково хорошо владели белорусским, польским и русским языками. Контрабанда была сопряжена с риском, но зато хорошо оплачивалась и составляла основу всей приграничной экономики, обеспечивая, в частности, клиентов для местных кабаков и «рестораций».
Для этого региона контрабанда была новым видом деятельности, в значительной мере связанной с войнами (Гражданской и советско-польской) и их последствиями. На других границах дело обстояло иначе: здесь контрабанда была частью местных традиций. Так, жители Кингисеппского уезда с давних пор участвовали в контрабанде алкоголя, до революции широко практиковавшейся по обе стороны Финского залива. Их роль заключалась в том, чтобы вылавливать бидоны, которые контрабандисты сбрасывали с лодок, а затем по лесным тропам перетаскивать их в глубь территории
[328].
Там, где граница появилась недавно, контрабандистам, как и всему остальному населению, приходилось постепенно привыкать и приспосабливаться к этой новой реальности. В 1922–1924 годах от ходки к ходке граница становилась все более осязаемой, а риск ареста увеличивался.
В начале повествования Пясецкого граница кажется едва заметной деталью пейзажа и расположенная по другую сторону земля выглядит близкой, родной: «Увидел огни в окнах халуп Большого Села, на советской стороне. Позади осталась деревня Поморщизна». Пограничные районы в значительной мере ускользали из-под контроля обоих сопредельных государств. Они принадлежали людям, стоящим вне закона, например конокрадам. Вооруженные обрезами, карабинами, наганами, топорами, вилами, рогатинами, бандиты беспрепятственно пересекали границу. Именно их, а не редких в этих краях таможенников или солдат больше всего боялись контрабандисты. Единственным материальным выражением границы служили новенькие столбы, установленные силами недовольного населения
[329]. Если переход через границу был сопряжен с трудностями, то это из-за тяжести тюков и естественных препятствий: болот и рек, которые приходилось пересекать вдали от обычных переправ, где было больше риска наткнуться на засаду (см. карту 4).
В эти годы граница имела прежде всего символическое значение. Она существовала, в частности, в историях, которые ходили в этих краях. Так, граница возле Ракова – это место, где блуждает неприкаянная душа одного капитана, застреленного большевиками в 200 шагах от польской земли. Так что если вдруг перед вами замаячит белое пятно – знайте, граница неподалеку!
Впрочем, уже в 1923 году начался процесс создания границы. Вдоль демаркационной линии прорубались просеки, что осложняло ее пересечение. В некоторых местах появлялась колючая проволока, заставляя контрабандистов прятать где-то поблизости ножницы или маты и жерди, чтобы перелезать через заграждение
[330]. На границе с Эстонией колючая проволока появилась очень рано; однако тот факт, что она в любое время года казалась заснеженной из-за цеплявшихся за нее клочьев льна, свидетельствует об относительной неэффективности подобного рода барьеров
[331].
А главное, шел процесс организации и укрепления пограничной службы. Пясецкий отмечал, что на смену сотрудничеству между советскими и польскими отрядами, которые раньше вместе использовали существующие дороги, приходило раздельное патрулирование по дозорным тропам, проложенным в десятке метров по обе стороны просеки. Заметим, что использование польскими и советскими пограничниками одних и тех же троп стало предметом критики в ряде докладов ГПУ весной 1923 года
[332]. Появились и видимые различия в военной форме; красноармейцы в серых шинелях, чекисты в кожаных куртках и «погранцы», которые начали появляться в этих краях, больше не болтали с польскими пограничниками. Варшава передала охрану границ в ведение полицейских, которых здесь звали «воронами» или «черной сотней». Осенью 1924 года Пясецкому впервые пришлось спасаться от собаки пограничников. Возможно, это был «выпускник» только что созданной Центральной школы служебного собаководства, которая направила первую партию обученных псов служить на белорусскую и украинскую границу в июле – августе 1924 года
[333].
