СССР был не единственным, кто разрабатывал механизмы надзора за жителями пограничных районов. Во всех соседних странах широкими полномочиями была наделена пограничная полиция. Это стало очевидным после 1924 года, когда с окончательным образованием Советского Союза вопрос национального суверенитета на окраинах восточноевропейских государств встал особенно остро. Во всех этих странах утверждение суверенитета приняло форму специальной политики в отношении пограничных районов, которая отсылала к проблеме лояльности. Но целью ее в этих странах был не столько контроль за «контактной поверхностью», сколько интеграция окраин с внутренними территориями. Когда Варшава стремилась установить контроль за населением окраин и со второй половины 1920-х годов организовывала точечные депортации, направленные против белорусов и украинцев, она стремилась, разумеется, подорвать базы советского шпионажа в пограничных районах; но главной ее целью было положить конец антипольским акциям украинских националистов, которые, как считалось, угрожали территориальной целостности польского государства. Гражданская интеграция окраин, зачастую населенных национальными меньшинствами, сопровождалась утверждением собственной идентичности перед лицом соседей и стремлением занять пространство.
Будь то передовой фронт или зона, большевистская граница была не линией, а плотной и широкой полосой. Территориальные репрезентации и практики революционной России оказываются в конце концов прямо противоположными тем, что мы наблюдаем в государствах, возникших на ее западных рубежах. В корне отличаясь от идеи единой и неделимой республики, советский федеральный проект и практика национальной автономии несли с собой множество границ, отвечавших логике революционной экспансии. Кроме того, политическая и полицейская одержимость «контактной поверхностью» вела к быстрой институционализации особой зоны, прочно отделенной от остальной территории. Однако, хотя ее создание опиралось на односторонний проект, это не означало отсутствия связей с соседями. Как показывает изучение пограничной дипломатии в этот ранний, переходный период, большевики были вполне способны сотрудничать с сопредельными государствами и даже проявляли в этой сфере немалую изобретательность. Если прибегнуть к созданному Робертом Фростом в стихотворении «Починка стены» образу, можно сказать, что строительство отделяющей вас от соседей ограды – это форма общей жизни с ними или, как сказали бы большевики, «мирного сосуществования»
[361]. Подобные взаимодействия могли привести к трансферам или миметизму в области административных норм и форм контроля, как свидетельствуют об этом буферные зоны, практики зачистки окраин и меры по обеспечению лояльности их жителей. Тем не менее потенциально нормализующий фактор переговоров о суверенитете в его повседневных проявлениях не менял политических представлений о радикальной инаковости режимов и существовании «контактной поверхности» между двумя системами мышления.
Начиная с 1924 года проект строительства советской границы, территории и государства включал в себя противоречие. Сооружение максимально привлекательной витрины социализма не исключало все большей закрытости границы.
Глава 3. Витрина под бдительным надзором (1924–1933)
С 1924 года в местах въезда на советскую территорию с запада начали появляться арки, украшенные красной тканью и транспарантами с революционными призывами к европейским рабочим. Можно вспомнить деревья свободы, которые, по свидетельству Гете, стояли вдоль границ революционной Франции
[362]. Путешественники, побывавшие в новой России, описывали свои ощущения в тот момент, когда они проезжали под этими триумфальными арками, символизировавшими въезд в страну победившего пролетариата. Граница представала в их рассказах в качестве эмоционального рубежа, порога, отделяющего прошлое от будущего. При виде советской границы у западных поклонников великого эксперимента начинало быстрее биться сердце, и они, полные волнения, бросались целовать священную землю революции
[363]. Чаще всего в рассказах путешественников встречается описание пограничной арки в Негорелом – на железнодорожной станции, расположенной на советско-польской границе
[364]. Оформление этого пропускного пункта было полностью завершено к 10-летию Октябрьской революции, но уже в 1924 году Негорелое представляло собой своего рода революционную инсталляцию под открытым небом.
1924 год редко упоминается в историографии в качестве основополагающего момента советской истории. Возможно, таков удел государств, рожденных революциями: их хронология не подчиняется ритму истории государственных институтов и права. В случае СССР в качестве поворотных моментов обычно называют 1920–1921 и 1927–1928 годы. Первая веха соответствует провалу проекта экспорта революции, началу НЭПа и сближения с Европой. Второй рубеж, 1927–1928 годы, связан с именем Сталина, который, сосредоточив власть в своих руках, взял курс на «великий перелом». Поскольку в СССР государство нельзя было помыслить отдельно от партии, исследователи всегда в первую очередь рассматривали хронологию решений, принятых партийным руководством. Лишь в недавних работах, посвященных национальному вопросу и потому уделяющих особое внимание формированию союзной территории, 1924 год стал упоминаться в качестве поворотного. Этого подхода придерживаюсь и я. 1924 год не только начался со смерти Ленина. Это был год создания советского государства с его федеральной и институциональной структурой, с союзной конституцией. Одновременно укреплялись и шаткие позиции СССР на международной арене, в частности благодаря установлению дипломатических отношений с Францией и Великобританией. К чему вело постепенное вживание большевиков в роль государственных деятелей?
Следует уточнить, что моей целью вовсе не является возвращение к традиционной дуалистической концепции, противопоставлявшей, с одной стороны, революционный проект, его сторонников и деятелей Коминтерна, а с другой – государственные интересы, отстаиваемые советскими дипломатами и военными. Преимуществом изучения границ является то, что здесь переплетались такие направления политики, которые в других сферах осуществлялись автономно; это заставляло различные учреждения работать вместе или параллельно. Граница по определению является пространством, где утверждается государственный суверенитет, и в то же время формы использования рубежей могут многое сказать об эволюции политического режима.
