Наконец, целый ряд решений был принят Политбюро; в них отразились беспокойство перед угрозой формирования враждебного блока на границах СССР и попытки подготовиться к этому, одновременно укрепляя оборону территории и действуя дипломатическим путем. В своем выступлении по случаю 8-й годовщины Красной армии 23 февраля 1926 года Ворошилов отмечал достигнутые результаты и в то же время призывал к модернизации армии: «Мы должны еще многое сделать, чтобы стать действительно в ряд с армиями наших соседей»
[428].
Ключевым моментом в определении точной угрозы стало наблюдение за подготовкой и проведением конференции в Риге, на которую с 31 марта по 2 апреля 1925 года собрались представители польского, эстонского, латвийского и румынского генштабов, а также наблюдатели от Финляндии. 26 марта в Москве была создана специальная комиссия. В нее вошли как дипломаты (Г. В. Чичерин, М. М. Литвинов и советский полпред в Латвии С. И. Аралов), так и представители разведки и органов безопасности: Ф. Э. Дзержинский, заместитель наркома по военным и морским делам И. С. Уншлихт, начальник иностранного отдела ОГПУ М. А. Трилиссер и начальник 4-го управления РККА Я. К. Берзин
[429]. Тогда же Наркоминделу было поручено представлять ежемесячный обзор печати по международной политике. Была ли конференция в Риге решающим этапом в создании соседними государствами единого антисоветского блока? 3 апреля комиссия ответила на этот вопрос положительно. Фоном для беспокойства, связанного с безопасностью границ, служили начавшиеся весной переговоры между Германией и странами-победительницами, которые приведут к подписанию Локарнских договоров 16 октября 1925 года. Это сближение вызывало беспокойство Москвы, так как могло привести к подписанию территориального соглашения с Польшей. А готовящееся вступление Германии в Лигу Наций грозило привести к самому страшному – возникновению единого антисоветского блока, способного, опираясь на статью 16, проголосовать в Женеве за введение санкций против СССР
[430].
В поисках подтверждения этой информации дипломатического характера советское руководство обратилось к сведениям, регулярно поступавшим из приграничных комендатур ГПУ. Диагноз подтверждался: «На всех наших западных границах ‹…› наблюдаются с некоторого времени систематические и, повидимому, увязанные с собою налеты на наши пограничные отряды и приграничные районы»
[431]. Итак, готовилась агрессия.
Надо заметить, что и спустя четыре года после окончания Гражданской войны и советско-польского конфликта ситуация на границе по-прежнему ускользала из-под контроля, несмотря на создание местных органов власти, концентрацию сил правопорядка и существование совместных процедур предупреждения инцидентов. Поступавшие из районных органов ОГПУ сводки рисовали картину незамиренных краев, где служба в советских органах власти или милиции была связана с риском для жизни. С 1 января по 1 октября 1925 года на польско-украинской границе было зарегистрировано несколько нападений на небольшие военные аэродромы и склады оружия, обстрел из пулеметов пароходов на Березине, ограбление десятка приграничных сел, свыше 200 вооруженных нападений на советские учреждения (кооперативы, почтовые отделения, сельсоветы) и убийство «бандитами» 150 советских служащих
[432]. Отчеты польского Корпуса охраны границы (KOП), созданного осенью 1924 года, описывали происходящее в схожих категориях, смешивавших политическую, в том числе террористическую, деятельность и бандитизм. В сводной таблице (табл. 2) перечислены все происшествия на самой границе и в пограничной зоне, то есть на расстоянии более 2 км.
Как видим, граница оставалась пористой и неспокойной зоной с высоким уровнем насилия. Однако по сравнению с первыми послевоенными годами бандитизм шел на спад. Более того, нелегко понять, что подразумевал офицер КОП под «мелкими терактами со стороны коммунистических организаций», или определить, что именно скрывалось за фиксируемыми в СССР «актами бандитизма». Самым надежным показателем является, несомненно, количество убитых и раненых, ставших жертвами насилия в погранполосе. Их максимальное количество приходится на саму линию границы, причем этот показатель растет, свидетельствуя о более строгом контроле со стороны пограничников, которые больше не пропускали вооруженных людей.
Тем не менее изучение переписки между ГПУ, Наркоминделом, Реввоенсоветом и Политбюро позволяет увидеть, что изменениям по сравнению с предыдущим годом подверглась прежде всего интерпретация инцидентов на границе. 7 июля 1925 года Н. М. Быстрых, командующий погранвойсками ГПУ УССР, составил подробную докладную записку на основе сведений, собранных Разведупром и ОГПУ по другую сторону границы
[433]. Бесконечное перечисление банд с указанием их численного состава создает впечатление реальной масштабной угрозы. При этом полностью стирается временнóе измерение, то есть тот факт, что в отчете используются данные за два года (1924 и 1925), и, таким образом, одни и те же лица могли быть учтены в нем несколько раз. Известно, что даже когда банды действительно существовали, они носили непостоянный характер, распадались и вновь возникали в новом месте. Таким образом, приводимые Н. М. Быстрых цифры были заведомо преувеличенными.
Таблица 2. Статистика происшествий на польской границе, согласно документам КОП (1925)
[434]
Кроме того, этот документ, изобилующий данными о численности, местоположении, подготовке банд, почти ничего не говорит об их конкретных действиях. Подобную информацию заменяет описание намерений. Из доклада можно узнать, что «по неизвестным причинам нападение не состоялось» или «попытки пересечь границу в конце концов не было». Постоянные переходы от прошедшего времени к настоящему и будущему, от изъявительного наклонения к сослагательному ведут к стиранию границ между намерениями и действиями. Использование стандартных формулировок позволяет обойтись без фактов, ограничиваясь упоминанием того, что такая-то банда проникла на советскую территорию в целях совершения терактов, а другая якобы занималась диверсиями.
