В секретных резолюциях СТО пограничная зона рассматривалась в качестве пространства маневрирования, которое следовало подготовить к войне в ближайшие 5–7 лет. Приоритет отдавался военной подготовке западных областей, от Черного моря до Белоруссии. Подготовка Карелии и Дальнего Востока имела второстепенное значение, тогда как на юге военных проблем не предвиделось. В военном отношении под пограничной зоной подразумевалась полоса шириной от 25 до 40 км, что с административной точки зрения соответствовало пограничным округам. В некоторых случаях, прежде всего в БССР, хозяйственная и организационная подготовка к войне должна была вестись на расстоянии вплоть до 100–150 км в глубь территории
[454]. В 1927 году Белоруссия, разделенная на 4 округа (Полоцкий, Минский, Бобруйский, Мозырский) и 17 районов, рассматривалась в качестве «западной окраины Советского Союза на протяжении свыше 550 км границ с буржуазным миром»
[455]. Согласно стратегическим планам руководства Красной армии этой республике в силу ее рельефа, расположения и истории суждено было стать полем грядущих военных операций, и потому практически вся ее территория включалась в состав военной зоны. В 1930 году Наркомвоенмору, Госплану и ОГПУ было поручено, опираясь на республиканские власти, подготовить список «погранрайонов», подлежащих включению в прифронтовую и непосредственно фронтовую полосу. Несмотря на неоднократные упоминания в источниках, мне не удалось найти этот список в центральных государственных архивах. Можно предположить, что он хранится в архиве Министерства обороны, попасть в который по-прежнему очень трудно. В рамках подготовки к войне Наркомвоенмор потребовал организовать в пограничной зоне учения в целях обучения населения поведению в случае химических атак, а также лекции по истории Гражданской войны. Идеологическая почва для этого была отчасти подготовлена созданным в 1927 году движением Осоавиахим, которое было популярно среди молодежи.
Вспыхнувшие тогда же, в феврале – марте 1930 года, восстания украинских крестьян против коллективизации и раскулачивания вызывали особое беспокойство руководства, опасавшегося, что они спровоцируют польское вмешательство. Согласно планам, западные регионы СССР должны были служить примером успешной коллективизации не в меньшей степени, чем Московская область. К марту 1930 года в одиннадцати западных районах УССР и в Мозырском районе БССР коллективизации подверглось свыше 70 % крестьянских хозяйств, что существенно превосходило результаты по остальной территории этих республик. Аналогичная ситуация наблюдалась в Автономной Карельской ССР (по сравнению с другими районами Ленинградской области). Подобный волюнтаризм в сочетании с широким использованием насилия в ходе коллективизации вызвал крупные крестьянские волнения, особенно на Украине. Интеграция периферийных районов, которая была целью коллективизации, грозила повернуться против государства, вызвав глубокую дестабилизацию приграничных районов. Ответом на это стали массовые репрессии: депортация от 13 000 до 18 500 польских «кулацких» и «шляхетских» семей, высылка родственников ранее осужденных лиц, а также чистка в учреждениях в целях их «коммунизации». В то же время, чтобы обеспечить столь необходимый на границе социальный мир, Политбюро решило ввести в 15 приграничных районах Белоруссии и Украины особый режим. Согласно принятому 25 апреля 1930 года постановлению, выделенный на тот год бюджет был увеличен на 6 млн рублей; эту сумму предполагалось распределить между приграничными районами Украины, Белоруссии и Ленинградской области. Постановление также вносило поправки в политику коллективизации, переориентируя ее на создание небольших, лучше адаптированных к местным условиям колхозов; кроме того, в приграничные районы Украины предполагалось уже к осени направить 1500 тракторов. А главное, был установлен принцип приоритетного снабжения погранполосы
[456].
В какой степени эта мера, отчасти ставшая реакцией на ситуацию в этих районах, задала курс дальнейшей государственной политики в отношении приграничных территорий? Могла ли она сочетаться с задачами военной обороны? Другими словами, как можно было одновременно иметь статус зоны, находящейся «под угрозой», и являться «пьемонтом», то есть укрепленной и развитой территорией?
В постановлении, о котором только что шла речь, также выражалось сожаление по поводу того, что в приграничных районах в силу стратегических соображений искусственно ограничивалась индустриализация. Начиная с 1928 года здесь было запрещено размещать промышленные предприятия общесоюзного значения
[457]. В условиях первой пятилетки, когда предпочтение отдавалось тяжелой промышленности, это ставило в особенно неблагоприятные условия пограничную зону, шедшую от Мурманска до Крыма. Там не планировалось строительство ни одного военного завода, а число остальных стратегических сооружений, в частности предприятий энергетики, металлургической и химической промышленности, было крайне ограниченным. Новые заводы и фабрики по производству таких дефицитных товаров, как текстиль, кожа, обувь, должны были размещаться во внутренних областях, чтобы избежать их захвата противником в случае войны. Наконец, предприятия, которые было трудно эвакуировать, должны были находиться вне упоминавшейся выше 25-километровой военной погранзоны, тогда как вокзалы и склады здесь следовало строить из дерева, чтобы обеспечить их быстрый демонтаж
[458]. Исключение делалось лишь для Ленинграда и его окрестностей, где по-прежнему разрешалось строить заводы общесоюзного значения за исключением военных. Таким образом, экономическое развитие приграничных районов сводилось в основном к производству товаров потребления и к услугам, отвечавшим потребностям армии. Эти территории воспринимались прежде всего как поставщики или зоны размещения реcурсов: строительных материалов, зерна, лошадей, рыбы.
Так, военные стратеги уделяли особое внимание приграничным лесам. В них было запрещено производить вырубку и посадки без разрешения военного руководства, которое также отвечало за лесные массивы укрепрайонов. Чтобы в случае конфликта леса не стали убежищем для лиц, пытающихся скрыться от призыва, особое значение придавалось правильному подбору «лесной стражи»
[459]. Эти меры вызывали недовольство в пограничных районах и на уровне республик. Руководители Белоруссии, к примеру, надеялись, что новый план поможет осуществить индустриализацию этой традиционно сельской республики. О том, насколько велико было их разочарование, можно судить по реакции Н. М. Голодеда, деятельного главы СНК БССР, считавшего, что план должен способствовать развитию текстильной, лесной, бумажной, гончарной и перерабатывающей отраслей промышленности
[460]. 14 марта 1930 года он выступил с протестом по поводу препятствий, чинимых на пути развития таких типичных для этих краев отраслей, как кожевенная и льняная. Н. М. Голодед напоминал при этом, что вверенные ему края должны служить витриной советского строя перед лицом Западной Белоруссии, находившейся под польским гнетом. Однако Мобилизационно-плановое управление ВСНХ настаивало на необходимости ограничений и жертв, в частности на эвакуации расположенного в 150 км от границы Оршского текстильного комбината, одного из немногих имевшихся в республике промышленных предприятий! В 1930 году Сектор обороны Госплана потребовал, чтобы в Белоруссии машинно-тракторные станции располагались в удалении от границы
[461]. Белорусский случай был, конечно, особым, но недовольство экономическими ограничениями проявляли, хотя и в меньшей степени, и власти соседней Украины. Как отмечалось в докладной записке ЦК КП(б)У в феврале 1929 года, «тенденция оттянуть как можно дальше от границ наше промышленное строительство превращается в ряде случаев в серьезнейший тормоз в деле развития хозяйства погранполос»
[462].
