Параллельно с модернизацией инфраструктур в начале 1930-х годов шло строительство оборонительных военных сооружений. В своих воспоминаниях И. Дубинский, секретарь Комиссии обороны при Политбюро и СНК УССР, так описывал советскую границу:
Согласно планам Генерального штаба менялся лик Правобережья Украины. Железобетонная гряда охватила западные окраины республики непроницаемым поясом. Укрепрайоны заперли тяжелыми замками все узлы дорог и проходы в страну
[477].
Это было явным преувеличением. Упомянутые здесь величественные военные сооружения в реальности оставались незаконченными и требовали усовершенствований. Однако они существовали.
В марте 1929 года были определены правила строительства оборонительных сооружений и было решено создать «долговременный сухопутный фронт»
[478]. Строительство началось в 1931–1932 годах; одновременно был запущен амбициозный проект по геоморфологическому и топографическому картографированию пограничных зон
[479]. Специалисты по военной истории не раз задавались вопросом о странном расположении этих укреплений, возведенных вдоль самой границы
[480]. Означало ли это, что советская стратегия была исключительно наступательной? Их ценность как оборонительных сооружений действительно вызывает сомнения. Надо заметить, что этим же вопросом задавалась комиссия Генштаба, которая в мае 1931 года приехала осматривать укрепления, выстроенные вдоль Днестра и в целом в УССР
[481]. Согласно выводам С. С. Каменева, И. Э. Якира, М. Н. Тухачевского и В. К. Триандафиллова, чтобы использовать для обороны бетонные укрепления, расположенные вдоль демаркационной линии, следовало выстроить на некотором расстоянии от них другие сооружения и создать постоянные гарнизоны, иначе время, которое ушло бы в случае конфликта на мобилизацию, сделало бы всю систему бесполезной. Комиссия также отмечала необходимость ввиду близости границы закамуфлировать все сооружения и установить ложные мишени. В тот момент присутствие заметных с противоположного берега фортов на советско-румынской демаркационной линии было прежде всего демонстрацией силы. К середине 1933 года на западной сухопутной границе были выстроены железобетонные сооружения, закончены просеки и гидравлические работы. На Дальнем Востоке подготовка шла медленнее: половину укреплений еще только предстояло соорудить
[482]. В мае 1933 года Наркомат военных и морских дел утвердил план обороны побережья, осуществление которого должно было идти вплоть до 1936 года
[483].
Однако, по мнению Генштаба, все созданные таким образом укрепления являлись не более чем наброском оборонительной системы. Современные военные стратегии требовали создания полевых оборонительных сооружений, минных полей, противотанковых и проволочных заграждений. Кроме того, следовало улучшить дорожную сеть и водоснабжение, построить новые казармы и склады, провести электрификацию Карелии. В декабре 1932 года командующий войcками Белорусского военного округа И. П. Уборевич настойчиво предупреждал Сталина, Молотова и Гамарника о том, чем чревато в случае военных операций отсутствие объездной дороги вдоль границы, а также настаивал на необходимости ускорить работы по мощению и покрытию гравием 1777 км стратегических дорог, построенных в Белоруссии в предыдущие годы
[484].
Обустраивая пограничную зону с оборонительными целями и сводя к минимуму размещение промышленных объектов вблизи рубежей, советское правительство использовало уже не раз опробованные военные рецепты. Зато превращая пограничные зоны в дотационные территории, оно, подобно другим государствам Восточной Европы, занималось инновациями. Однако его политика позитивной дискриминации повлекла за собой совершенно другие результаты. В советском случае все эти меры привели не к интеграции приграничных зон с остальными территориями, а к существенному усилению их специфики, которая проявилась в том числе в их превращении в пространство полицейских инноваций.
Создание крепостей социализма
Лояльность населения периферийных территорий была для СССР ключевой проблемой, и уже в ранние годы были приняты меры по усилению контроля в приграничной зоне. «Крокисты», сотрудники контрразведывательного отдела ОГПУ, и агенты Разведупра вели наблюдение за «социально чуждыми элементами» и другими группами населения, среди которых, как считалось, могли скрываться шпионы; это приводило к периодическим чисткам. Существует целый ряд сборников документов и важных исследований, посвященных депортациям, начавшимся в момент раскулачивания и продолжавшимся на протяжении всех 1930-х годов
[485]. Поэтому моей целью здесь будет не систематическое описание различных этапов этих репрессий, а попытка представить то, как еще до их начала пограничная зона стала площадкой, где разрабатывалась и тестировалась новая репрессивная география. Это позволит нам, в частности, увидеть разнообразие форм, которые принимали принудительные перемещения. Внимание историков обычно сосредотачивается на массовых депортациях, что вполне естественно. Эта радикальная практика является, однако, частью широкого спектра форм принудительных перемещений, к которым прибегало советское государство в приграничных районах. Другим характерным для этого периода явлением было бегство за границу, прежде всего в ходе коллективизации украинской деревни. Но добровольные и принудительные миграции осуществлялись и, наоборот, в направлении пограничных зон. Одним из примеров является переселение «красных» казаков. В некоторых случаях миграции в приграничные районы несли на себе следы характерных для царской России практик обустройства территории и внутренней колонизации. Какое место в этих гигантских перемещениях, направления которых задавались сталинской географией лояльности, занимают мигранты, незаконно пересекавшие границу, стремясь попасть в СССР? Иммиграция часто кажется чем-то немыслимым для советской истории и потому остается вне поля зрения исследователей. В самом деле, кому, помимо узкого круга поклонников советского строя, могло прийти в голову отправиться на родину пролетариата и что с ними там происходило?
