Пограничная иммиграция в СССР?
Роль границы как витрины в значительной мере способствовала сохранению в приграничных районах, несмотря на высылки и депортации, атмосферы открытых по отношению к внешнему миру рубежей. Это не могло не стать проблемой для тех, кто отвечал за политическую безопасность территории. Перемещения контрабандистов и посредников, неумышленные пересечения границы – все это и в начале 1930-х годов являлось повседневной рутиной пограничников. Заметным явлением было также бегство за границу. Согласно данным польской пограничной полиции, за один год с ноября 1924 по октябрь 1925 года в Польшу бежало 4323 человека. Особенного размаха бегство достигло в 1930–1933 годах, в частности на украинской и казахской границах. В УССР сотни приграничных деревень прекратили существование в связи с уходом жителей за границу
[527]. Иногда коллективное бегство крестьян принимало форму религиозных процессий, путь которым на границе с Польшей преграждали советские пограничники
[528]. В Казахстане во время коллективизации наблюдалось массовое бегство кочевников: в 1930 году границу с Китаем перешло или пыталось перейти 10 636 человек, а в 1931-м – свыше 15 тысяч, что составляло около трети населения на некоторых участках границы
[529].
По сравнению с этими цифрами количество иммигрантов может показаться крайне незначительным и потому, казалось бы, не заслуживающим внимания. Моей целью, однако, является показать все разнообразие ожиданий и надежд, которые были связаны в те годы с советскими рубежами. Для многих жизнь в СССР была трагедией, но для кого-то – особенно за границей – она могла олицетворять надежду на лучшее будущее.
Как это продемонстрировал Юрий Фельштинский в своем новаторском для своего времени исследовании, советская политика в области въездных виз была чрезвычайно жесткой, особенно после 1927 года
[530]. Как и другие европейские страны, Москва вначале отдавала предпочтение трудовой иммиграции по контракту. С этой целью в годы НЭПа была создана постоянная комиссия при Совете труда и обороны. В 1922–1925 годах она получила 420 тысяч заявок от потенциальных иммигрантов, из которых было удовлетворено, судя по всему, только 11 тысяч. По сравнению с западными странами эта иммиграционная политика кажется чрезвычайно ограниченной. В разгар первой пятилетки, в 1932 году, в СССР насчитывалось 40 тысяч иностранных рабочих, техников, инженеров с семьями
[531]. Помимо этого, советское правительство время от времени прибегало к выборочной амнистии, что позволяло вернуться на родину кому-то из тех 2 млн беженцев, что покинули страну в годы революции и Гражданской войны. Первая амнистия для солдат, сражавшихся в белых армиях, была объявлена 3 ноября 1921 года. В странах, где существовала большая русская диаспора, в частности в Австрии, Германии и Чехословакии, были созданы комитеты по проведению амнистии.
После прохождения фильтрации в одном из специальных лагерей репатрианты получали право поселиться на территории СССР на расстоянии не менее 100 верст от границы
[532]. После 1921 года в СССР вернулось 200 тысяч участников Белого движения. В дальнейшем функция сбора заявлений и показаний у кандидатов на возвращение была возложена на советские консульские службы совместно с иностранным отделом ОГПУ
[533]. 2 ноября 1927 года в честь 10-й годовщины революции была объявлена амнистия за незаконный переход границы в отношении лиц, покинувших Россию после 1921 года, при условии что они являлись рабочими, не были ранее судимы и совершили это правонарушение один раз
[534]. Более того, советские законы гарантировали «право убежища всем иностранцам, подвергающимся преследованиям за политическую деятельность или за религиозные убеждения» (Конституция РСФСР, 1925). В отсутствие доступа к архивам МИДа трудно судить о результатах этой политики. Не исключено, что антикоммунизм европейских политических режимов и становление диктатур в Восточной Европе могли способствовать превращению убежища на территории СССР в один из вариантов решения для коммунистов и представителей этнических меньшинств, подвергающихся преследованиям.
Как бы то ни было, иностранцы и политические беженцы с оформленными по всем правилам документами, которые прибывали в Сестрорецк, Бигосово, Себеж, Негорелое и Шепетовку поездом или морем в Ленинград, Одессу, Батуми или даже Баку, составляли ничтожную часть среди иммигрантов и беженцев, попадавших на советскую территорию. Дело в том, что наравне с процедурами оформления на расстоянии права на въезд или возвращение в СССР существовала гораздо более распространенная практика иммиграции, при которой действие предшествовало получению документов.
В первые месяцы 1921 года в порты Риги, Либавы (Лиепаи) и Петрограда прибыли тысячи выходцев из России, когда-то отправившихся за рубеж в поисках лучшей доли, а также иностранных рабочих, привлеченных успехами революции. Можно выделить несколько особенно заметных в 1920-е годы категорий иммигрантов. Так, из Финляндии, США и Канады прибыло около 20 тысяч финнов, которые ранее являлись подданными Российской империи, а теперь стремились принять участие в строительстве Советской Карелии
[535]. В Армении поселилось около 300 тысяч армянских беженцев из Турции. В числе тех, кто въехал в СССР, были корейцы, евреи, украинцы из Галиции. Следует подчеркнуть, что независимо от политических убеждений и этнического фактора идея поехать работать в Советский Союз была отнюдь не чужда жителям соседних стран.
Сильнее всего это проявлялось на восточных и южных границах, где жители соседних государств отправлялись пытать счастье в ближайшую советскую республику. Подобно царской России, СССР воспринимался в качестве важного регионального рынка труда и полюса модернизации. На Дальнем Востоке наблюдалась настоящая сезонная миграция торговцев и рабочих из Китая. Особенно напряженным для пограничников был зимний сезон, когда замерзали пограничные реки и соответственно вырастало число нарушителей. Так, с января по май 1928 года на льду Амура и Уссури было задержано 15 179 человек
[536]. Миграции принимали такие масштабы, что Наркоминдел выразил озабоченность тем, что вызванное ими изменение состава населения может стать предлогом для оспаривания границ. В связи с этим он предложил регулировать японскую иммиграцию и положить конец массовому въезду корейцев, чья численность на Дальнем Востоке выросла с 54 тысяч до 168 тысяч за период с 1917 по 1926 год
[537]. В ответ Политбюро постановило расселять русских, японских и корейских колонистов в шахматном порядке, чередуя одних с другими
[538]. Определенную роль играла и политика советского Пьемонта. Так, предоставляя прибывающим в СССР афганцам землю и национально-территориальный статус, Москва рассчитывала способствовать возникновению «позитивных советских настроений», которые «привлекут ‹…› классово-дружественные элементы из иностранных пограничных районов»
[539]. Вопрос убежища и незаконной миграции остается чрезвычайно плохо изученным, в то время как большинство жителей приграничных областей, не имевших советского гражданства, именно этим путем попали туда до или после революции. Здесь я ограничусь тем, что затрону вопрос иммиграции из прилегающих к западным границам СССР районов.
