Разумеется, на западе речь шла о гораздо менее масштабном явлении, чем в Средней Азии и на Дальнем Востоке. Тем не менее бывшее имперское пространство сохраняло определенный смысл с точки зрения семейных связей и работы и для граждан Польши, Финляндии, прибалтийских государств.
Согласно данным советских пограничников, в июле – декабре 1926 года при попытке пересечь извне европейские границы СССР было задержано 8487 человек. Большинство из них объясняли свой шаг «безработицей в своей стране и желанием найти заработок в СССР»
[540]. Польская пограничная полиция, со своей стороны, в 1925 году зафиксировала постоянный рост числа лиц, бежавших в СССР; правда, их было в три раза меньше, чем тех, кто пересекал границу в противоположном направлении
[541]. Не все беженцы добровольно отправились в Советский Союз. Обе стороны широко прибегали к практике выдворения. Так, шахтер Войцек Андреевский (39 лет, член партии большевиков с 1906 года) был вместе с женой Жозефой (41 год) и 17-летней дочерью Софьей «переброшен через границу» в районе Минска. 18 марта 1924 года его задержали советские пограничники и передали в Минск в Особый отдел ОГПУ. После недельного разбирательства этот закаленный в боях большевик, работавший в 1918–1919 годах в Германии, а затем в Польше, был выпущен, и Центральное бюро КП(б) БССР взяло на себя заботы о его размещении в Минске
[542].
Тем не менее большинство тех, кто пересекал границу, делали это добровольно. Чаще всего, если их не задержали пограничники, они сами являлись в советские органы власти, чтобы попросить разрешения остаться в СССР.
С момента введения Уголовного кодекса 1922 года незаконный переход границы являлся наказуемым действием. Статья 84 УК РСФСР (1926) и аналогичные статьи кодексов других республик предусматривали в качестве наказания штраф в размере до 500 рублей или принудительные работы сроком до 1 года. Однако это не распространялось на иностранцев, пересекавших границу без визы и заявлявших о себе как о беженцах. О каких беженцах шла речь: политических или экономических? С уверенностью можно сказать уже то, что членство в Коммунистической партии и рабочее происхождение были важными аргументами.
Так, 20-летний гражданин Польши Корн, член Еврейской секции польской подпольной компартии г. Новы-Двур (Варшавское воеводство), бежал от преследований польской полиции, которая арестовала к тому моменту семерых его товарищей. Руководитель его секции решил эмигрировать в Германию, тогда как Корн выбрал Советский Союз, где в Москве жил один из его братьев. Он добрался на поезде до Столбцов, а оттуда пешком дошел до Рубежевичей, где заплатил 30 тысяч марок одному крестьянину, чтобы тот помог ему перейти границу. Попав на советскую территорию, он из Койданова (Дзержинск) отправился в Минск, где явился в Управление городского коменданта, чтобы зарегистрироваться в качестве политического беженца. 25 октября 1922 года он был задержан и допрошен в погранособотделении № 3, где и сообщил все указанные выше данные. Из особого отделения его отправили в Центральное бюро КП БССР для дальнейшей проверки. О ее результатах в деле информации нет
[543].
Помимо убежденных коммунистов, эмиграция в СССР была мечтой молодежи приграничных деревень, в частности в районах проживания национальных меньшинств. Тяга к приключениям, стремление вкусить запретный плод и вырваться из-под власти деревенских традиций добавлялись к впечатлению, что на родине у них нет будущего. На решение отправиться в путь могло также повлиять наличие родственников в СССР. Остальное было делом пропаганды, которая велась с территории советских приграничных районов. Неудивительно, что на допросах задержанные советскими пограничниками мигранты часто называли в качестве причины, толкнувшей их на незаконный переход границы, поиск лучшей жизни.
Возьмем в качестве примера русские общины, жившие на эстонском берегу Пейпус-озера (Чудско-Псковского озера). Местная коммунистическая газета охотно писала об отъездах в СССР. Так, в 1925 году она опубликовала полное лиризма письмо «жителя Калласте»: «Все помыслы, все мечты каждого рыбака устремлены к стране пролетариев – Советской России. Темной ночью, посадив в лодку женщин и детей, несколько рыбацких семей направляются к противоположному берегу озера, где их радушно встречают и поддерживают объединения рыбаков. Там начинается для них новая жизнь, заставляя забыть о бедах и трудностях архаичных времен»
[544]. Оценить эффект от такого рода пропаганды и узнать реальные причины отъезда всегда трудно. Как бы то ни было, в 1921–1931 годах 4 % жителей Калласте (60 человек) уехали в Россию, что совсем не мало для такого закрытого и консервативного общества, как община староверов. В общей сложности в 1920-е годы из прибрежных деревень уехало от 200 до 300 молодых людей.
Коммунистический мираж неплохо работал и в случае белорусской молодежи Польши. Сошлемся на воспоминания человека, бывшего в те годы подростком:
У меня был друг в Кучкунах, Прокопович. Он был лесником в Явицком лесе, и у него было радио. Мы ходили и ночью это радио включали на СССР. Соберемся – волны, коротковолновые передачи, ловили из России волны. Мы включили и слушаем. В России можно заработать в месяц 28–30 рублей, а пуд хлеба стоил там копеечки. Почему так не работать? Учиться можно было в России – только учись! Если есть желание. Это все по радио передавали. Вот это все нас подтолкнуло…
[545]
Пропаганда строительства социализма в одной стране, рассказы о полной ликвидации безработицы благодаря первому пятилетнему плану, блистательная фраза секретаря Исполкома Коминтерна Д. З. Мануильского о том, что «кризис ползет по всей полосе Восточной Европы, но останавливается, как у заколдованной черты, у границ СССР», – все это, бесконечно повторяемое в радиопередачах, местной коммунистической печати и речах агитаторов, производило большое впечатление в момент, когда экономика восточноевропейских стран переживала трудные времена
[546].
