Таким образом, уже в 1925–1926 годах приехать в СССР в поисках работы было отнюдь не безопасным. Приговор к году принудительных работ был очень частым явлением, тогда как обвинение в шпионаже еще не носило того систематического характера, как в середине 1930-х годов. Одновременно растягивалась процедура выдворения за границу. В июле 1930 года трое эстонских рыбаков, случайно оказавшихся в советской части Пейпус-озера, были высланы на родину после 20 дней содержания под стражей и допросов, тогда как двое русских жителей Латгалии, перешедшие границу 3 февраля 1932 года, провели в тюрьме два месяца, а Мартын Плешаков и его трое товарищей из Калласте, в октябре 1933 года на лодке отправившиеся в Россию в поисках пропавшего там брата, – еще больше
[556].
Можно было бы удивляться этим попыткам пробраться в СССР. Ведь благодаря контрабандистам, различным посредникам и крестьянам, бежавшим от коллективизации, было доступно немало информации – по крайней мере до 1932 года. Но слухи о репрессиях, прежде всего в Украинской ССР, касались только одного участка границы. В других районах, в местечках, среди бедноты и среди находившихся под влиянием коммунистической идеологии слоев слова бегущих от раскулачивания зажиточных крестьян слушать никто не хотел. Ведь это были классовые враги или даже хуже – погромщики. В этих кругах скорее могли прислушаться к информации об условиях жизни и труда в СССР от тех, кто пытался иммигрировать туда и был выдворен. Но они не успели попробовать советской жизни и сами были готовы еще раз попытать свой шанс, что, кстати, нередко удавалось – со второй или даже третьей попытки
[557]. Кроме того, в этой среде могло быть услышано мнение жителей советских пограничных районов, поддерживавших связи с родственниками по другую сторону рубежа. Но часть местных жителей тщательно отбирались и контролировались в целях их использования для пропаганды советской действительности, а другие, гораздо более многочисленные, подвергались переселению – чаще всего принудительному – в удаленные от границы районы. Их слово услышать никто не мог.
Попробуем на примере уже упоминавшихся 1268 мигрантов, пересекших белорусскую границу в первом полугодии 1931 года, рассмотреть советскую политику в отношении нелегальной миграции (табл. 6).
Большинство перебежчиков были осуждены за незаконный переход границы, что позволяло отправить их работать в отдаленные районы СССР, запретив покидать новое место житель ства в течение как минимум одного года. В данном случае можно говорить о своего рода иммиграции-депортации, осуществляемой в условиях первой пятилетки, когда могла пригодиться любая пара рабочих рук. Что касается доли тех, кому было разрешено обосноваться в Белоруссии, то она была крайне незначительной. Таких мигрантов было около ста, и все они были отправлены работать в максимально удаленные от границы города. Часть из них распределили по трем текстильным фабрикам Могилева, Гомеля и Бобруйска, 79 направили на цементный завод в Кричев, 6 – в совхоз ГПУ, а еще 5 взяли на работу в образовательные учреждения Минска. Им постарались обеспечить максимально хорошие условия жизни, в том числе продовольственные карточки льготной категории. Не меньшее внимание уделялось контролю за настроениями мигрантов. Вскоре возникли проблемы с теми, кто был отправлен работать на цементный завод. Все они говорили, что приехали в СССР в поисках лучшей доли, жаловались на плохие условия жизни и изъявляли желание вернуться в Польшу. Ответственность за такие настроения была возложена на руководство завода и местные власти, которые не смогли обеспечить выдачу хотя бы 500 граммов хлеба в день и бросили иммигрантов на произвол судьбы. Трое из этой группы будут арестованы при попытке вернуться в Польшу.
Tаблица 6. Судьба нелегальных иммигрантов, БССР (январь – июнь 1931 года)
Источник: НАРБ. Ф. 4п. Оп. 1. Д. 2514. Л. 399–401.
Возможность поселиться недалеко от западной границы редко оказывалась доступной для молодых выходцев из соседних польских и прибалтийских районов; обычно их отправляли в удаленные области СССР. В начале 1930-х годов в Стране Советов все шире практиковалась иммиграция-депортация, которая обеспечивала безропотную рабочую силу для модернизации страны. В результате в приграничных районах соседних стран в отсутствие информации от уехавших ранее желание эмигрировать не ослабевало. Молодежь уезжала в СССР и вестей о себе не подавала. Было ли это хорошим знаком? Потребуется некоторое время, прежде чем родные и односельчане начнут задаваться вопросами.
* * *
Во время голода 1932–1933 годов поддерживать привлекательность СССР в глазах заграницы было еще сложнее, чем в момент коллективизации и раскулачивания 1930 года. Сотрудники ОГПУ проклинали иностранные консульства – рассадников шпионов и поставщиков ложных слухов. Польское генконсульство в Харькове осаждали толпы кандидатов на немедленный выезд в Польшу. Германский консул в Киеве передавал продуктовые посылки немецким общинам, жившим на Украине, в частности в Пулинском немецком национальном районе, недалеко от польской границы. Четыре года спустя эти посылки, которые советская пропаганда клеймила как «гитлеровские», обернутся для их адресатов лишением свободы, а нередко будут стоить жизни.
В целом, однако, голод несильно отразился на имидже СССР за границей. Урок 1930 года был усвоен: пограничные зоны находились под контролем и утечки за границу носили гораздо более ограниченный характер. Свою роль сыграла ликвидация советскими службами контрразведки шпионской сети 2-го бюро польского Генштаба
[558]. А главное, молчание по поводу голода, которое советским властям удалось навязать Западной Европе, действовало и в соседних странах, хотя ватиканская пресса, а также британские, итальянские и германские дипломаты получали множество сообщений о голоде от своих информантов в СССР и Восточной Европе. Советская кампания в защиту мира, приведшая в тот момент к подписанию пактов о ненападении, в частности с Польшей, ограничивала возможности для принятия официальных мер со стороны соседей, которым советские дипломаты постоянно напоминали о взятых ими обязательствах в области невмешательства и отказа от агрессии. Единственными, кто вел активную кампанию протеста против преступной политики Сталина в отношении крестьянства, были нацистская Германия и Ватикан. Но тот факт, что речь шла о врагах СССР, давал возможность дискредитировать их критику как предвзятую.
Тем не менее сам Сталин признал, что проект создания «витрины» закончился провалом. В августе 1932 года в секретном письме Л. Кагановичу он рисовал тревожную картину распространения вражеского влияния в УССР:
Если не возьмемся теперь же за выправление положения на Украине, Украину можно потерять. Имейте в виду, что Пилсудский не дремлет, и его агентура на Украине во много раз сильнее, чем думает Реденс или Косиор. Имейте также в виду, что в Украинской компартии (500 тысяч членов, хе-хе) обретается не мало (да, не мало!) гнилых элементов, сознательных и бессознательных петлюровцев, наконец – прямых агентов Пилсудского. Как только дела станут хуже, эти элементы не замедлят открыть фронт внутри (и вне) партии, против партии. ‹…› Нужно ‹…› поставить себе целью превратить Украину в кратчайший срок в настоящую крепость СССР, в действительно образцовую республику. Денег на это не жалеть
[559].
