В Белоруссии военная логика подготовки фронта и его тылов была заметна с первых шагов по созданию «no man’s land». Уже упоминавшиеся ранее постановления по укреплению границы предписывали освободить 500-метровую полосу от всякого жилья, а также перекрыть дороги и тропы в этой зоне
[591]. Жителей следовало переселить за ее пределы, а всю землю передать в ведение пограничной службы или Наркомата обороны, если речь шла об укрепрайоне
[592].
В случае Белоруссии в нашем распоряжении есть подробный список деревень, хуторов, семей и отдельных лиц, обитавших в 500-метровой зоне на 1 июля 1935 года. Их предстояло переселить в ближайшие колхозы, которых было немало в пределах 5 км от границы. Переселение коснулось 14 районов. В источниках чувствуется, какое облегчение вызвало у чиновников, отвечавших за безопасность, решение о полной зачистке 500-метровой полосы. Несмотря на существование в пределах нескольких сотен метров от границы колхозов с такими громкими названиями, как «Парижская коммуна», «Белорусский батрак», «Красный пограничник» или «Интернационал», в реальности речь часто шла о ветхих, полузаброшенных постройках, которые сильно мешали пограничникам. Отдельные хутора, стоявшие в 1–2 километрах от центра колхоза, служили перевалочными базами для контрабандистов, шпионов и проводников. Практически у любого обитателя такого хутора были родственники за границей, в Польше или Латвии; большим влиянием здесь пользовалась католическая церковь, а среди жителей царили «эмигрантские настроения». 14 сентября 1935 года решение о перемещении населения из 500-метровой зоны было утверждено СНК, а затем и Политбюро
[593]. С точки зрения обыденной пограничной географии это решение все меняло. У жителей больше не было причин приближаться к границе, тем более что постановление от 17 июля 1935 года о запрете купания и навигации в пограничных реках и озерах усиливало – там, где оно применялось – рефлекс самосохранения, подсказывавший не смотреть лишний раз в сторону границы.
В Ленинградской области происходили схожие процессы. Перемещение в глубь советской территории семей, проживающих на расстоянии менее 500 м от границы, затронуло 147 дворов в Пригородном районе и 43 двора в Кингисеппском. Участки дороги, проходившие слишком близко от границы, подлежали перекрытию: так был закрыт для движения 8-километровый отрезок дороги между Сестрорецком и Белоостровом. Наконец, было перенесено в глубь территории более 130 наблюдательных постов
[594]. Список населенных пунктов, оказавшихся в 500-метровой полосе, составил 24 деревни в Куйвазовском районе, где одним из этапов создания запретной зоны стала также депортация финского населения
[595].
Созданная в 1935 году на западной границе система отражала новые представления о военной безопасности и одновременно использовала выработанные в предыдущие годы понятия политической благонадежности, защитной и привилегированной зоны. Ее целью был тотальный контроль над пограничным пространством. В паспорте каждого жителя запретной зоны должна была быть вклеена фотография владельца, а для жителей зоны, непосредственно примыкающей к границе, – стоять виза пограничной службы.
В массовой культуре этой эпохи шпионские романы и фильмы строились вокруг темы присвоения чужой идентичности. Читателям и зрителям предлагалось научиться разоблачать замаскированных врагов. Чаще всего интрига строилась на необходимости расшифровать кулака или шпиона, притаившегося под внешностью безупречного советского гражданина
[596]. В крупных городах факты присвоения чужой идентичности встречались очень часто
[597]. Но совсем иначе обстояло дело в 7,5-километровой пограничной зоне, где все друг друга знали. В конце 1930-х годов все жители СССР слышали стихотворение Сергея Михалкова:
Есть в пограничной полосе
Неписаный закон:
Мы знаем все, мы знаем всех –
Кто я, кто ты, кто он.
Для достижения этого идеала прозрачности правительство использовало две стратегии, для каждой из которых характерен собственный временной режим: стремительные репрессивные меры регулярно опустошали те или иные участки пограничных зон, в то время как местные власти в гораздо более медленном ритме вводили правила, регулировавшие жизнь в запретной зоне, и доводили их до сведения жителей. Так, в Кингисеппском районе на границе с Эстонией все предусмотренные постановлением от 17 июля 1935 года меры: расклейка правил сельсоветами, проверка населения, выдача новых паспортов с фотографией и выселение нежелательных лиц из запретной зоны – были осуществлены только в феврале 1937 года
[598]. Если в Белоруссии перемещение населения из 500-метровой зоны было завершено в 1936 году, то в соседней Украине дело обстояло иначе: здесь правила охоты, рыбалки и переселения из этой зоны только готовились вступить в силу в марте 1938 года
[599]. Однако уже в 1936 году за нарушение правил запретной зоны был задержан 41 421 человек, из них 29 % – в Ленинградской области, 27 % – в Закавказье, 24 % – в УССР, 7 % – в БССР, 4,3 % – на Дальнем Востоке и 3 % – в Карелии
[600]. Постановление от 17 июля 1935 года предусматривало, что нарушители будут представать перед Особым совещанием НКВД, но в августе 1937 года М. П. Фриновский попросил, чтобы ими занимались народные суды
[601].
