Подобная операция уже проводилась в отношении нахичеванских курдов
[631], а также китайцев, живших в пограничных районах Средней Азии
[632]. В последнем случае НКВД пытался избавиться от лиц, получивших сроки менее пяти лет за спекуляцию, контрабанду, перевозку валюты, торговлю наркотиками и другие уголовные преступления, а также антисоветскую агитацию, путем отправки их вместе с семьями в Синьцзян
[633]. Напомним также, что в приказе от 21 августа 1937 года, положившем начало депортации корейцев, пункт 5 рекомендовал дать возможность всем желающим репатриироваться в Корею и облегчить им переход границы
[634].
Таким образом, параллельно с национальными операциями и массовыми депортациями этнических меньшинств из пограничных зон распространение получила пока еще совершенно не изученная практика выдворения иностранных граждан на родину. Представляется, что ее применение вовсе не было вызвано стремлением соблюсти принципы консульской защиты, гарантируемой иностранцам. В 1937–1938 годах на территории СССР одно за другим закрывались зарубежные консульства; при этом на западной границе возможность выехать за рубеж не предусматривалась, в то время как многие поляки и немцы пытались обратиться за помощью к консулам. Стояло ли за этой практикой стремление избавиться от наиболее «неудобных» или криминальных элементов или, напротив, речь шла о засылке агентов за рубеж? В любом случае эти меры предполагали дипломатические переговоры с соседними государствами, которые становились таким образом непосредственными свидетелями репрессивных практик советского режима.
Повседневная жизнь в «лобовых селах»
В 1938–1939 годах политика, проводившаяся на протяжении уже нескольких лет, начала давать результаты. Все стыкующиеся друг с другом зоны и полосы, призванные защищать территорию с военной и полицейской точки зрения, были теперь четко обозначены. Списки районов, на которые распространялся режим запретной зоны, были вывешены в сельсоветах. Придуманная на европейской границе СССР запретная зона в 1937–1938 годах была внедрена на южных и восточных границах, где она стала существенно шире. Впоследствии она охватила границы по всему периметру страны. Все больше и больше жителей Советского Союза оказывались тем или иным способом затронуты этим режимом.
Процесс расширения запретных зон тесно связан с представлениями о внешней угрозе. Территория, которую следует защищать от провокаций, шпионов и пятой колонны, постоянно казалась слишком узкой и близко расположенной к врагу. Белорусские власти без устали напоминали о том, насколько мала территория их республики, которую можно пересечь на поезде за шесть часов. Контекст всех этих заявлений представлялся как предвоенный. Приграничные деревни уже в конце 1930-х годов воспринимались как прифронтовые, или «лобовые», согласно принятому тогда выражению.
Расширение запретных зон связано также с раскручиванием спирали террора. Тон местных властей заметно изменился. Как показали исследования специалистов по сталинским репрессиям, в отношениях между центром и периферией возобладали гонка и эскалация. Местные мини-Сталины, не колеблясь, усвоили параноидальную модель интерпретации реальности, которой, казалось, придерживалось московское руководство. Чтобы отвести угрозу от собственной головы и защитить интересы своей области или республики, они должны были стать образцом сталинской твердости. Это ярко проявилось в подписанном А. А. Волковым отчете ЦК КП(б)Б о ситуации в пограничных районах на имя А. И. Микояна, заместителя председателя СНК, от 29 ноября 1937 года. Выражение «враги народа» на четырех страницах встречается девять раз, в связи с описанием перебоев в снабжении и других проблем
[635]. Так, о присутствии врагов народа свидетельствовала вспышка поджогов. Частые перебои в подвозе продуктов на рынки в приграничных селах интерпретировались как саботаж кооперативной торговли троцкистами и польскими шпионами. Снабжение сел, расположенных в глубине территории, в ущерб приграничным, более заметным из-за границы, воспринималось как проявление сознательного саботажа директивы от 19 мая 1932 года, которая давала приоритет (на уровне 25–30 %) снабжению приграничных населенных пунктов
[636].
Чистки в Красной армии привели к серьезной дезорганизации в приграничных военных округах. Так, в Белоруссии в результате расстрела Уборевича и чистки среди его непосредственных подчиненных артиллерийские подразделения, расположенные в приграничных укрепленных районах, потеряли в среднем 30 % кадрового состава. Эти чистки подпитывали также дискурс о неготовности пограничных зон к конфликту. В Белоруссии широко звучали обвинения в пораженческих настроениях и атмосфере саботажа, которые изнутри подрывали всю систему обороны: разве до сих пор не поощрялся набор солдат из местных жителей, в то время как это было запрещено в пограничной полосе? Разве оборонительные сооружения не были расположены на возвышенностях, что делало их идеальными мишенями для польской артиллерии? Разве Мозырский укрепрайон не был создан вокруг Дзержинска – центра польского национального округа, который, разумеется, был наводнен шпионами? Белорусские руководители, избежавшие чисток или пришедшие на смену репрессированным, делали все, чтобы эти обвинения остались в прошлом
[637]. Еще хуже была ситуация на Дальнем Востоке в связи с бегством в Маньчжурию в июне 1938 года главы местного НКВД Г. С. Люшкова.
В силу всех этих причин режим запретной зоны должен был применяться с максимальной строгостью вдоль всей государственной границы, как это на собственном опыте узнали в 1938–1939 годах жители прибрежных районов Мурманской области, Крыма и Дальнего Востока, до тех пор слабо затронутых новыми правилами
[638]. Режим запретной зоны был распространен даже на такие курорты, как побережье в районе Сестрорецка, остававшееся какое-то время островком относительной свободы
[639].
