В Ленинградской области было запрещено охотиться в пределах 500-метровой полосы вдоль большей части сухопутной границы и на значительной части побережья. Кроме того, здесь была запрещена фото- и киносъемка без специального разрешения пограничников.
В населенных пунктах, расположенных менее чем в 3 км от границы, разрешения на использование лодок хранились на погранзаставе, куда местные жители должны были обращаться при необходимости. Если деревня находилась дальше от границы, разрешения хранились у председателя колхоза или в сельсовете. В каждом случае использования необходимо было указать время и место рыбной ловли или прогулки. Все суда на пограничных реках и озерах вносились в пограничный реестр, что гарантировало их быструю идентификацию. Для каждого судна указывалось место стоянки, менять которое без разрешения запрещалось.
За исключением аварийных ситуаций запрещалось приставать к берегу, сажать на борт людей или выгружать груз вне специально отведенных мест. Все открытые для навигации маршруты были тщательно описаны. В восточной части Финского залива они проходили на расстоянии от островов. На Дальнем Востоке, особенно на Сахалине, эти правила касались также японских судов, использовавшихся по концессии, и судов иностранных консульств. Купание и забор воды разрешались только в местах, отведенных для этого местными городскими и сельскими советами. Занятие водными видами спорта в санаториях и домах отдыха в Амурском и Финском заливах допускалось только в строго ограниченных пределах. При этом ночью запрещалась любая деятельность. Гражданские самолеты находились в ведении пограничников: только они могли дать разрешение на полет. Однако, следуя ключевому для всех сфер советской повседневности принципу, наличие специального пропуска позволяло обойти ограничения.
Нарушение правил въезда и пребывания в запретной зоне каралось лагерным сроком от 1 года до 3 лет. Основной мишенью были те, кто пытался подделать пропуска, и их сообщники среди ответственных лиц запретной зоны. Нарушения правил жизни на этой территории влекли за собой штраф в 100 рублей, месяц принудительных работ или лишение права на охоту и рыбалку
[649].
Примеры отселений
В 1938–1939 годах зримо возобладал приоритет, отдаваемый военной логике – организации фронта и подготовке его снабжения. Это требовало отселения гражданского населения, что наносило ущерб местной экономике. Наиболее сильно пострадали черноморское, тихоокеанское и арктическое побережья, а также Карельский перешеек, где финны со своей стороны границы также начали строить укрепления: 220 км проволочных препятствий, 50 км эскарпов и рвов, 80 км гранитных надолб и 386 км минных полей
[650].
Севастополь превратился в город, обслуживающий Черноморский флот. Санатории, дома отдыха и гостиница «Интурист» были превращены в жилые помещения для военных. Севастопольский винзавод был перемещен из-за слишком близкого расположения к оборонительным сооружениям. Вся портовая деятельность была переведена в Феодосию, за исключением грузов, направлявшихся напрямую в Севастополь.
На востоке Крымского полуострова, в Керчи, расположенной вблизи железнодорожной ветки, местная экономика Маяк-Салынского района была полностью дезорганизована вследствие строительства авиабомбового полигона, подчинявшегося Наркомату боеприпасов СССР. На восточной оконечности полуострова вся гражданская жизнь фактически прекратилась
[651]. Правительство Крымской АССР было вынуждено освободить 22 860 гектаров земли, расположенных на расстоянии до 10 км в глубь суши
[652].
Местным жителям пришлось уехать. Полностью сохранившееся в архивах дело о подготовке этого отселения позволяет получить представление о том, как осуществлялись подобные процедуры. 11–12 июня в трех колхозах прошли собрания под председательством главы райисполкома. Они были организованы до официального объявления, что позволило представить отселение как добровольное решение местных жителей
[653]. В колхозе «Труд крестьянина» на собрании присутствовали 187 колхозников из 208 (90 %). За докладом, в котором говорилось о том, что долг патриотов – уступить землю государству, последовало десять вопросов от крестьян о конкретных условиях переселения, его преимуществах и недостатках. Достаточно ли воды на новом месте? Каков размер полей? Будет ли там школа? Дадут ли денег на строительство домов? Что делать с инвалидами? Ответы давались твердые и ободряющие. Шестой вопрос включал легкую критику по поводу невозможности выбрать место переселения – ответом на нее стало два других выступления. В одном, оптимистичном, выражалась благодарность правительству за предоставление лучших земель. Второе было патриотического толка: в нем говорилось о тройственной привязанности к земле – «нашей деревне, нашему Крыму, нашему Советскому Союзу»
[654], а также напоминалось о пограничном положении, капиталистическом окружении и необходимости приносить жертвы во имя защиты родины.
Немного иначе обстояло дело в колхозе им. Сталина, где на собрании присутствовали 162 колхозника из 187 (87 %). Им предстояло влиться в колхоз им. Микояна, что не всем нравилось. Один из присутствующих спрашивал, можно ли туда не ехать. Другой выражал желание уехать на Дальний Восток и узнавал, можно ли продать свое хозяйство. Третий задавался вопросом о том, как сохранить название колхоза. Большинство вопросов касалось жилья. Сколько стоит дом в колхозе им. Микояна? Можно ли будет взять ссуду? Что будет с одинокими людьми? Станет ли владельцем дома тот, кто купит его у сельсовета? На все эти вопросы крестьяне не получили ответа; более того, историк с отчаянием осознает, что он тоже неспособен на них ответить. На собрании также прозвучало пять позитивных выступлений, целью которых было развеять плотный туман сомнений практического толка. Помимо необходимости удовлетворить возросшие нужды государства, ораторы подчеркивали тот факт, что в колхозе им. Микояна будет обеспечено обучение детей.
В общей сложности три колхоза должны были отдать 3400 гектаров земли. 19 декабря 1940 года в адрес А. Н. Косыгина был направлен отчет с итогами отселения трех колхозов и трех поселков, где жили работники животноводческого совхоза Багерово
[655]. Также был эвакуирован Чокракский санаторий. На территории авиабомбового полигона оставались еще Чокракский соляной промысел, цех рыбзавода и рыбацкий колхоз «Мама русская». Им предстояло переехать в 1941 году. Нарком пищевой промышленности СССР В. П. Зотов сожалел об этом решении и пытался спасти солеварню. Помимо того что город лишался мясного снабжения из совхоза, консервные заводы, составлявшие основу промышленности Керчи, лишались рыбы, поступавшей из «Мамы русской», и морской соли из Чокрака, расположенного в 15 км от города. 30 ноября 1940 года Зотов приводил следующие расчеты: если закрыть солеварню, придется доставлять 20 тысяч тонн соли из Донбасса, а ее транспортировка на 750 км обойдется в огромную сумму. А расширение Генического солепромысла обошлось бы по меньшей мере в 6 млрд рублей и заняло бы несколько лет
[656]. Но экономическая рациональность, особенно в вопросах потребления, ничего не значила, когда речь заходила о подготовке к войне. Военное освоение пограничных зон при необходимости подразумевало полное и безжалостное уничтожение местной экономики.
