Одностороннему репрессивному проекту НКВД мешали консульские конвенции и предусмотренная ими защита для иностранных граждан. По настоянию Ежова и Жданова и к большому сожалению Наркоминдела одно за другим был закрыт ряд консульств. В конце 1937 года закрылось 14 консульств, в том числе японские, польские, германские и итальянские. В начале следующего года та же судьба постигла турецкие, иранские, афганские и норвежские консульские учреждения. Чехословакии пришлось закрыть свое консульство в Киеве, а Финляндии – в Ленинграде в обмен на закрытие советского консульства в Выборге
[693]. 17 января 1938 года Жданов, избранный председателем Комиссии по иностранным делам при Верховном Совете СССР, начал поход против консульств, назвав их гнездом шпионов
[694]. Десятью днями ранее Политбюро потребовало от Наркоминдела выслать норвежского консула из Архангельска, обвинив его в организации шпионско-террористической сети
[695]. Как показал Хироаки Куромия, были арестованы все лица, имевшие связи, в том числе любовные, с персоналом зарубежных представительств
[696].
Закрытие консульств одновременно позволяло лишить живущих в СССР иностранцев консульской защиты, которая так мешала в период репрессий и которая уже не раз становилась поводом для вмешательства, например во время раскулачивания и голода. Об этом свидетельствует инструкция о взаимодействии с зарубежными учреждениями от 20 января 1938 года, в которой напоминается, что консулы не являются представителями своих правительств, не имеют права касаться политических вопросов, выступать с заявлениями или подавать протесты
[697]. В это время быть выходцем из страны, считающейся враждебной, перестало служить защитой, как это могло быть в первой половине 1930-х годов, и стало, напротив, чрезвычайно опасным. В ходе «немецкой операции», запущенной Ежовым 25 июля 1937 года, аресту автоматически подлежали все лица, сохранившие германское гражданство, тогда как дела немецких политэмигрантов, принявших советское гражданство, подлежали предварительному рассмотрению
[698].
В этом контексте в начале 1938 года наблюдался рост количества смертных приговоров за нелегальное пересечение границы в ту или иную сторону
[699]. Чеканная формула тогда звучала так: «Нелегальный переход государственной границы с целью шпионажа в пользу…» Совмещение двух статей – о переходе границы и шпионаже – стало систематическим, что влекло за собой трагические для обвиняемого последствия. В обвинении всегда упоминались соседние страны: Япония, Польша, Румыния, Финляндия, Латвия, Эстония, Иран. Жертвами чаще всего оказывались перебежчики, пойманные на границе годом ранее и еще находившиеся в тюрьме. Вот несколько примеров таких сломанных судеб: Григорий Иванович Семак – приговорен к расстрелу 16 марта 1938 года военным трибуналом БССР за «нелегальный переход на территорию СССР с целью шпионажа в пользу Польши»
[700]; два эстонских рыбака из волости Касепяя, пойманных на Чудском озере и приговоренных к высшей мере наказания в марте 1938 года. В июне их участь разделит рабочий из Пиирисаара, а еще через месяц – рабочий из Муствеэ
[701].
1 марта 1938 года на Сахалине за неоднократный нелегальный переход границы Военный трибунал пограничной и внутренней охраны Дальневосточного края приговорил семь человек к расстрелу как японских шпионов
[702]. И. М. Викторову, приговоренному к высшей мере наказания трибуналом Закавказского военного округа за нелегальный переход границы и шпионаж в пользу Ирана, повезло чуть больше других: смертную казнь ему заменили десятью годами лагеря
[703].
Пик приговоров пришелся на зиму 1938/1939 годов, когда репрессии Большого террора пошли на спад, а допущенные Ежовым «перегибы» были осуждены Сталиным и Берией. Таким образом, хронология репрессий в отношении нарушителей границы не была синхронна операциям Большого террора.
Перебежчиков осуждали небольшими группами. Так, 26 сентября 1938 года Особый военный трибунал в Киеве осудил Ф. Ф. Занделова за то, что он в 1934 году сбежал в Румынию и передал информацию румынским спецслужбам, а затем в 1938 году вернулся в СССР, чтобы собирать сведения для иностранной разведки. Вместе с 17 другими подсудимыми его приговорили к расстрелу за шпионаж
[704]. 11 октября тот же трибунал приговорил к высшей мере 13 иммигрантов, незаконно проникших в СССР. Одного из них ГПУ уже дважды высылало в Польшу – в 1928 и 1929 годах. Эта группа обвинялась в нелегальном проникновении на советскую территорию для шпионажа из корыстных побуждений в пользу Польши и Румынии – в зависимости от того, откуда они были родом
[705]. В последних числах декабря в Киеве было осуждено еще 8 нелегалов, один из которых, Иосиф Бартыш, оказал сопротивление во время задержания на границе и ранил заметившего его колхозника.
Каждый раз обвинение в шпионаже накладывалось на две реалии: поиск работы по обе стороны границы и нужду в деньгах. Сколько среди этих людей было настоящих шпионов? Чтобы узнать это, потребовались бы долгие поиски в архивах разведывательных служб сопредельных с Советским Союзом государств.
8 февраля 1939 года в Киеве был приговорен к смертной казни за троекратный переход румынской границы И. И. Григораш-Ванис. Неделю спустя, 16 февраля, та же участь постигла Е. Ф. Пименова, обвиненного в шпионаже в пользу Польши. Еще в 1925 году он, будучи красноармейцем, сбежал в Польшу вместе с поляком, которого ему поручили охранять, а затем совершил роковую ошибку, вернувшись на родину. В период с 14 по 20 февраля 1939 года Военный трибунал Белорусского военного округа приговорил к расстрелу 37 нелегалов, а с 11 по 19 марта – еще 30. Как объяснить эту вспышку? Стоит задаться вопросом о влиянии страха перед нацистской экспансией как на бегство в СССР, так и на усиление советских репрессий. Белорусские приговоры заслуживают отдельного изучения. Что двигало Адамом Александровичем Новаком, который во время задержания на границе убил советского пограничника и 17 марта был приговорен к смертной казни за шпионаж в пользу Польши? От чего: от нищеты или фашизма – бежал Давид-Гирш Лейбович Оренштейн, перешедший латвийскую границу и осужденный 19 марта 1939 года как латвийский шпион?
