Советские намерения с особой ясностью проступили в понятии «косвенная агрессия», которое 3 июля Молотов предложил вставить в проект трехстороннего соглашения. В этом понятии упорядочивались механизмы, присутствовавшие в пограничных соглашениях. В Лондонских конвенциях 3–4 июля 1933 года, ставших воплощением концепции ненападения, перечислены запрещенные акты агрессии. Наряду с такими классическими ситуациями, как объявление войны, вторжение, нападение вооруженных сил, морская блокада, пятый пункт конвенции упоминал более двусмысленный случай, пришедший из опыта Гражданской войны и уже отчасти связанный с «косвенной агрессией»: «…поддержку, оказанную вооруженным бандам, которые, будучи образованными на его территории, вторгнутся на территорию другого Государства, или отказ, несмотря на требование Государства, подвергшегося вторжению, принять на своей собственной территории все зависящие от него меры для лишения названных банд всякой помощи или покровительства»
[778]. В отмеченном имперским и колониальным опытом международном праве того времени это описание приграничного «суперинцидента» отсылало к праву на вторжение, опирающемуся на идею существования государств, неспособных поддержать порядок на своей территории. Заметим, что в истории Российской империи также были известны случаи применения права вторжения на соседнюю территорию для поддержания там порядка. Однако добавленное советскими юристами понятие «отказа» принять меры по борьбе с бандами отсылало к совсем иному идеологическому горизонту
[779]. Речь шла о большевистском подходе к международному праву, который в июле 1939 года развивал Молотов.
По мнению нового наркома иностранных дел, механизм помощи должен был вступать в силу,
если одна из этих трех держав будет вовлечена в военный конфликт с каким-нибудь европейским государством в результате либо агрессии, направленной этим государством против одной из трех держав, либо агрессии, прямой или косвенной, направленной этим государством против какой-либо европейской страны, независимость или нейтралитет которой одна из трех заинтересованных держав признает для себя обязательным защищать против такой агрессии.
Затем Молотов давал следующее определение «косвенной агрессии»: «внутренний переворот или поворот в политике в угоду агрессору». Это определение дополнялось списком стран, которые могла затронуть «косвенная агрессия»: Эстония, Финляндия, Латвия, Польша, Румыния, Турция, Греция, Бельгия
[780]. В поддержку своего тезиса он приводил два примера: во-первых, согласие президента Чехословакии Эмиля Гахи на оккупацию своей страны и ее превращение в германский протекторат (15 марта), во-вторых, нацификация Данцига, где немцы стали настоящими хозяевами. Кстати, стоит отметить роль, которую играли приграничные инциденты в росте напряженности между властями вольного города и польским правительством: например, инцидент в Кальтхофе на границе между Данцигом и Восточной Пруссией 20 мая 1939 года и гибель польского пограничника 20 июля 1939 года. Объявление Германией войны Польше 1 сентября также основывалось на приграничном инциденте. Великобритания, со своей стороны, отвергала понятие «косвенной агрессии», видя в нем опасное оправдание вмешательства во внутренние дела третьих стран, прежде всего Эстонии и Латвии, которые в начале июня подписали с Германией пакты о ненападении и позволили немецким офицерам инспектировать свои пограничные укрепления. В политических переговорах с немцами, которые стартовали в середине августа, советские требования были высказаны еще более откровенно. Именно СССР, по выводам С. З. Случа, принадлежит инициатива знаменитого раздела Восточной Европы на сферы влияния
[781]. Требования Москвы касались именно балтийского региона. Они отвечали военной стратегии Красной армии того времени, а именно вести наступательные действия за пределами своей территории с опорой на выдвинутые вперед военные базы.
С первых дней строительства советского государства пограничная полоса и пограничные инциденты использовались для обеспечения неприкосновенности территории, при этом горизонт действия затрагивал близлежащие районы соседних государств. Безопасность СССР никогда по-настоящему не ограничивалась фактической линией границы. Разумеется, у идеи расширения зоны влияния на ближнее зарубежье было много предшественников в колониальном и имперском прошлом. Стремление контролировать пограничную зону на чужой стороне было вопросом общественного порядка и обороны, но в его основе также лежали глубокое недоверие и политическое противостояние. Последнее резко усилилось весной 1939 года с выдвижением нового требования предоставить гарантии безопасности за пределами советской территории и акцентом на понятии «косвенная агрессия», на котором настаивал Молотов во время трехсторонних переговоров.
Сценарии аннексий
Когда в ноябре 1939 года СССР напал на Финляндию, для финского делегата в Лиге Наций Рудольфа Холсти не составило ни малейшего труда обвинить Москву, опираясь на предложенное Литвиновым в 1932–1933 годах определение агрессора: его третья статья гласила, что «никакие соображения политического, военного, экономического или любого другого порядка не могут служить извинением или оправданием агрессии». Разоблачая двуличие советского правительства, он ссылался также на гневные выступления наркома против агрессии, прежде всего на его речь на заседании Лиги Наций 21 сентября 1937 года
[782]. Затем, когда в июне 1940 года советские войска войдут в балтийские страны, Москву снова обвинят в нарушении подписанных ею соглашений
[783]. Таков был западный взгляд на ситуацию. Впоследствии об этом вспомнят в ООН, когда 17 ноября 1950 года советская делегация в разгар войны в Корее предложит новое определение агрессора, которое поступит для изучения в комиссию по международному праву в 1951 году
[784].
