Однако и в 1939 году, и десять лет спустя советское правительство чувствовало себя в своем праве. Оно утверждало, что не начало войну, а действовало в рамках взаимопомощи и легитимной обороны. Такая инструментализация права преследовала несколько целей. Во-первых, речь шла о стратегии уклонения: объявляя себя невоюющей стороной, СССР старался избежать втягивания в мировую войну. Во-вторых, запускался процесс оправдания принятых решений: их мотивы должны были выглядеть достойными с революционной и патриотической точек зрения. Наконец, следует упомянуть своего рода перекличку между советским и нацистским режимами, которая проявилась в легализме, использовании в качестве предлога пограничных инцидентов и схожих сценариях вторжения. Кто кому из них подражал? Так беспокоившие Молотова методы, использованные Гитлером в отношении Австрии, Чехословакии и Данцига (военная оккупация при добровольном или вынужденном согласии главных действующих сторон), несомненно, дали пищу для размышлений Сталину, который неоднократно упоминал их в переговорах с балтийскими странами в октябре 1939 года.
Мы остановимся здесь на трех эпизодах. Согласно западной терминологии, речь идет о «вторжении в Восточную Польшу», «финской войне» и «военной оккупации балтийских государств». В советской риторике они представали в качестве трех совершенно разных сценариев. Ввод войск в Восточную Польшу означал реализацию белорусского и украинского национальных проектов и ревизию Рижского договора. Зимняя война являлась помощью финским коммунистам и мерой по обеспечению безопасности Ленинграда. Оккупация балтийских государств превращалась в легитимную защиту балтийского побережья советскими и прибалтийскими войсками. Нет нужды добавлять, что такой взгляд и сегодня широко используется в официальном российском дискурсе. Не брезгуя никакими приемами, советская риторика опиралась на тезисы, опробованные в юридических и политических пограничных спорах межвоенного периода. В распоряжении историка имеется значительное число опубликованных документов, относящихся к периоду после подписания советско-германского пакта. Мы можем также опереться на чрезвычайно подробные российские исследования, посвященные дипломатической и военной истории, прежде всего «зимней войны»
[785]. Анализируя каждый из этих трех эпизодов, мы постараемся выявить как вновь взятые на вооружение имперские традиции, так и советские новации.
Восточная Польша
Подписанный 23 августа 1939 года советско-германский пакт о ненападении и приложенный к нему секретный протокол открыли дорогу нацистскому нападению на Польшу. Оно произошло 1 сентября, после чего Франция и Англия объявили войну Германии. Тогда Берлин начал настаивать на скорейшем советском вторжении в Польшу, чтобы продемонстрировать Лондону и Парижу совместные действия двух стран. Москва со своей стороны искала возможность соблюсти свои интересы в Восточной Польше и не оказаться втянутой в общую войну.
Риторика вмешательства была разработана к середине сентября. 10 сентября Молотов информировал посла Германии в СССР Шуленбурга о том, что Красная армия была застигнута врасплох быстрыми успехами вермахта в Польше и еще не готова к вторжению. Он заявил также, что Советский Союз собирается использовать дальнейшее продвижение Германии и постепенное уничтожение Польши для оправдания своего вмешательства, чтобы не выглядеть агрессором. Подходящий момент наступил после того, как 13 сентября было остановлено французское наступление в Сааре и завершена тайная мобилизация советских войск. Молотов информировал германского посла, что Красная армия готова вступить в Польшу и ждет падения Варшавы, чтобы пересечь границу
[786]. 14 сентября Жданов через «Правду» запустил пропагандистскую кампанию, адресованную пограничникам, военнослужащим и населению. Она была посвящена революционно-освободительным действиям Красной армии, которая шла в Польшу для оказания помощи угнетенным национальным меньшинствам, ведущим борьбу с польскими помещиками и буржуями. В Берлине выразили недовольство таким политическим дискурсом, подразумевавшим защиту населения от германской угрозы. 17 сентября, когда Красная армия вошла в Восточную Польшу, польскому послу была направлена нота, где говорилось:
польское государство и его правительство фактически перестали существовать. Тем самым прекратили свое действие договоры, заключенные между СССР и Польшей. Предоставленная самой себе и оставленная без руководства, Польша превратилась в удобное поле для всяких случайностей и неожиданностей, могущих создать угрозу для СССР. Поэтому, будучи доселе нейтральным, Советское правительство не может больше нейтрально относиться к этим фактам
[787].
Далее сообщалось, что Генштаб отдал приказ войскам Красной армии перейти границу, чтобы «взять под свою защиту жизнь и имущество населения Западной Украины и Западной Белоруссии»
[788]. Как и вся советская риторика той эпохи, эта нота в значительной степени запутывала карты.
Польский генштаб колебался, не зная, какие приказы отдавать в ответ на военное вторжение без объявления войны
[789]. В тот момент еще не было понятно, что на практике Советский Союз вступил в войну на стороне Германии. Зато было очевидным, что отстаиваемое Москвой право на военное вмешательство и оккупацию Восточной Польши основывалось на психологической, юридической и политической базе всего предшествующего двадцатилетия. Вся политика и риторика этого периода: классовая борьба и национальный вопрос, реваншистский дух и право на вмешательство в дела других государств, не говоря уже об имперском наследии, – подпитывали глубокую враждебность в отношении поляков и их государства.
Балтийские страны
7 сентября во время беседы с Молотовым, Ждановым и Димитровым Сталин подчеркнул межимпериалистический характер начинающейся войны
[790]. Согласно этой логике, помочь более слабому (Германия) для ослабления более богатого (Великобритания) никак не противоречило долгосрочным целям СССР. Основной принцип – остаться в стороне от войны, временно оказывая логистическую помощь Германии
[791] и укрепляя свои опорные пункты в Восточной Европе. Именно в контексте советско-германской дружбы была осуществлена – в два приема и без объявления войны – аннексия балтийских стран. В период с 28 сентября по 10 октября 1939 года Латвия, Литва и Эстония одна за другой оказались вынуждены подписать пакты о взаимопомощи со своим могущественным соседом. Мощным стимулом в этих переговорах служило напоминание о возможности полного исчезновения этих стран по польской модели. Сталин умело спровоцировал тревогу у министра иностранных дел Латвии Вильгельмса Мунтерса во время встречи 2 октября, упомянув о немецких планах по разделу латвийской территории вдоль Даугавы. Такой проект действительно обсуждался на переговорах 23 августа и был отклонен ввиду твердого намерения советских властей включить в свою зону влияния всю территорию Латвии.
