– Это очень интересно, как вы успокоили буйнопомешанного, – сказал подполковник. – Вас куда подвезти?
– Спасибо, – сказал я, – зайду к моим спасителям, благо больница, куда я попал, совсем недалеко. Воспользуюсь случаем, чтобы высказать слова благодарности.
Скульдицкий кивнул головой, и я ушел.
В больнице я похвастался новенькой медалью и поспешил в корпус.
Через час строевая подготовка на плацу. Собираюсь представить миру новую песню. Новая песня она здесь, а у нас она была написана в 1942 году поэтом Виктором Гусевым, а музыку написал композитор Соловьев, сами понимаете, Седой. Я ее долго вспоминал, возможно, что-то и переделал. Мы ее две недели потихоньку разучивали в казарме.
«Взвейтесь, соколы, орлами» это уже старинная песня, нужно что-то новенькое. Добавим огонька к городской сплетне.
Рота была почти вся на месте, за исключением караула. Все одеты тепло.
Погода рождественская, легкий морозец, от песни никто не простынет.
Окна административного корпуса и окна учебных классов наполовину тоже выходят на плац.
Подаю команду:
– Рота, с места с песней, шагом марш!
И пошло, да еще на голоса.
Вдоль квартала, вдоль квартала взвод шагал,
Вася Крючкин подходяще запевал.
А навстречу шла Маруся не спеша,
Ну раскрасавица-душа.
Увидала Васю Крючкина она,
Улыбнулась, точно полная луна.
А Василий понимает, что к чему, —
Маруся нравится ему.
Позабыла тут Маруся про дела,
Повернула и за нами вдруг пошла.
А наш Вася – он знаток сердечных ран, —
Он разливался, как баян.
Тут возникла эта самая любовь,
Что волнует и тревожит нашу кровь.
Видим, Вася от волненья побелел
И снова песенку запел.
Видит взводный, что плохи наши дела.
Эх, Маруся, до чего нас довела!
Крикнул взводный: «Эту песню прекратить!»
Ну, значит, так тому и быть.
Песня понравилась всем. В пятницу, когда рота шла на помывку в городскую баню, эту песню исполнили в городе, а в воскресном номере газеты «Губернские ведомости» был опубликован текст песни с указанием на мое авторство. Неудобно, но как мне кажется, что при небольшой коррекции прошлого будущее может стать не таким, каким оно стало. Возможно, что не будет той войны и не окажется, что поэт Виктор Гусев будет ярым сторонником массовых репрессий в СССР, а эта песня все равно будет звучать на просторах нашей родины.
Глава 34
На Рождество мы собирались у Иванова-третьего в городской квартире. Я со своей ротой был на службе в Никольском соборе, а после этого поспешил домой, чтобы забрать Марфу Никаноровну и пойти в гости.
На праздник я приготовил салат оливье. Салат был модным в то время в столицах и потихоньку расползался по провинции. Я готовил по нашему совковому рецепту, с колбасой и вместо майонеза была сметана с добавлением китайского соевого соуса. Колбаса была из мяса, а не из продукта категории «B». Консервированного горошка тоже не было по причине отсутствия такого в продаже. Вместо него мы добавляли каперсы. Каперсы – это нераспустившиеся бутоны кустов с названием каперсник, которые привозят из южной Европы.
Застолье прошло весело. То есть пришли, разделись, мужчины покурили в прихожей, обменявшись мнениями о церковной службе, кто и кого видел. Женщины накрывали на стол, ребятишки сновали под ногами. Как обычно. Затем сели за стол. Господь Бог не обидел нас, и стол был не беден. Сели, выпили, закусили. Выпили, закусили под Рождество, за дам, за счастье в доме.
По причине того, что не было ни радио, ни телевизора, то мы развлекали себя сами. Сначала дети подготовили сценку на рождественскую тематику и получили за это аплодисменты и подарки, затем с номерами под гитару выступили Марфа Никаноровна и гостеприимный хозяин, затем принялись за меня и потребовали прочитать что-то такое, что еще не публиковалось, чтобы присутствующие были первыми слушателями этого стихотворения.
Делать нечего, я встал и выдал из моего раннего:
Я умру от пронзительных глаз,
Что встречают меня каждый раз,
Стоит мне лишь куда-то пойти,
Неотлучно они на пути.
Посетил я друзей-докторов,
Все в порядке, я жив и здоров,
Но шепнул окулист, – в роговице
Вижу древней религии жрицу.
Эти жрицы красивы, как небо,
Эти жрицы податливей хлеба,
Эти жрицы страстны, как вулкан,
Сладким медом обмазан капкан.
Мне по нраву такое моление,
Дикой крови живое волнение,
И ловушка – большой достархан,
Оплетут по рукам и ногам?
Будь что будет, готов ко всему,
Пусть заманят меня на кошму,
Чтоб горячей любовью убить,
Расплетя до конца жизни нить.
– Браво, – кричали слушатели под аплодисменты, – несомненно, это навеяно Киплингом и его индийскими похождениями.
Да пусть это навеяно Киплингом, хотя это больше навеяно нашей Средней Азией, но раз людям нравится, то почему бы это не написать и не прочитать.
Стихотворение это было напечатано в газете «Губернские ведомости» как раз перед Новым 1908 годом.
– Кстати, – спросил меня коллежский секретарь полиции Иванов-третий, – а что вы нашли в этом монахе?
– Хотел определить, – сказал я, – не является ли этот монах оставившим службу богатым кавалергардом, любовь которого отвергла бедная девушка, чтобы написать роман по этому поводу. Но, увы, я ошибся, этот монах оказался обыкновенным грешником, и слово Божие вызвало в нем раскаяние о делах его, и он обещал встать на путь истинный, чтобы искупить грехи свои. А потом, у графа Толстого уже есть что-то подобное, зачем повторять. А монашек тот, если исправится, большим деятелем станет.
– Фантазер вы, Олег Васильевич, – сказал Иннокентий Петрович, – но фантазером жить легче, чем прагматиком, который воспринимает жизнь такой, какая она есть.
